Иван Константинович Айвазовский
(1817-1900)
В гостях у Айвазовского…
В начале осени 1890 года мой дед Александр Владимирович Жиркевич — военный юрист и начинающий литератор — приехал на лечение в Ялту, как было принято в те времена, надолго. Он с интересом посещал достопримечательности Крыма, любовался Ай-Петри, наслаждался видами моря ( «Увижу ль я тебя опять, страна очарованья?!» ), провел день в Севастополе… Вскоре Жиркевич вновь побывал в этом городе, но уже вместе с приехавшей к нему из Вильны молодой супругой Катей . К тому времени они два года счастливо женаты, в семье подрастает маленький сын Сережа, ласково называемый дома Гуля.
В дневнике Александр Владимирович запишет:
«Только что вернулся из Севастополя, где встречал мою дорогую Каташечку. Теперь я опять счастлив! Бродя по руинам Севастополя и осматривая достопримечательности, я пришел к заключению, что грустно-горделивое чувство, возбуждаемое во мне, как в русском, этим городом — не есть капризное впечатление минуты… Нет! Я вновь пережил то же, что уже ранее переживал при первом посещении этого великого города-страдальца! Присутствие Каташи усиливало впечатление и придавало ему особенный оттенок! Я рад, что и Каташечка сподобилась видеть священное место, и что у нас с ней одним общим глубоким воспоминанием больше».
И. К. АЙВАЗОВСКИЙ. Штиль. 1887
Картон, масло. 10 × 6. Пейзаж вмонтирован в фотопортрет. И. К. Айвазовского
И. К. АЙВАЗОВСКИЙ. Утро близ Неаполя. Вико. 1841
Холст, масло. 73,5 × 109. Собрание В. Л. Мащицкого, Лондон
Скала Фиолент близ Георгиевского монастыря
Открытка. Начало XX века
Побывали они и в Бахчисарае, вспоминая там трогательную историю, поведанную А.С. Пушкиным в романтической поэме «Бахчисарайский фонтан». Жиркевичу захотелось описать свое видение этой легенды; он сочинил стихотворение «Бахчисарай» .
Узнав, что в Феодосии живет знаменитый маринист Иван Константинович Айвазовский, Жиркевич пишет ему письмо и прилагает автобиографическую поэму «Картинки детства» (свое первое крупное произведение). Вскоре Александр Владимирович получает ответ и приглашение посетить художника:
Феодосия 4-го Окт[ября]
Получил 5 окт. 1890 г. в ЯлтеМногоуважаемый Государь Александр Владимирович.
Спешу выразить Вам сердечную мою благодарность за дорогое внимание. При Вашем любезном письме, получил Вашу книгу, которую с великим удовольствием прочту.
Я много слышал про Вас и буду счастлив познакомиться. На вопрос Ваш, буду ли в Феодосии, скажу, что до 12-го октября буду дома, затем еду на неделю в Симферополь, и с 20-го октября по 3-е ноября тоже буду в Феодосии. На зиму еду в Петербург. Очень буду рад, если Вы посетите нашу Феодосию, которая после Южного берега, производит весьма грустное впечатление.
Прошу покорнейше принять уважение (так в письме. — Н. Ж.) в глубоком моем уважении.
И. Айвазовский.
Получив письмо, Александр Владимирович решает ехать в гости к Айвазовскому, ожидая увидеть маститого живописца, занятого только проблемами творчества. Проведя день в доме художника, он отмечает в дневнике, что первая встреча его разочаровала помпезностью обстановки и светскими разговорами. Однако вскоре неприятное впечатление сменилось удивлением и неподдельным интересом к личности Ивана Константиновича . Он раскрылся в неожиданном для Жиркевича свете, будучи не только мастером, вызывающим восхищение, но и человеком, много сделавшим для своего города. Александр Владимирович был поражен тем, что горожане постоянно упоминали имя Айвазовского, улыбались и кланялись ему при встрече. Вот что записал Жиркевич, возвратившись в Ялту:
1890 г. 7 октября. Ялта.
Только что вернулся из путешествия в Феодосию, которое я сделал, чтобы увидеться с художником Иваном Константиновичем Айвазовским, пригласившим меня к себе очень любезным письмом в ответ на посланную мною ему мою поэму. До этого времени, хотя и встречал Айвазовского, но лично с ним знаком не был.
И. К. АЙВАЗОВСКИЙ.
Вид на Босфор. 1860-е (1867?)
Холст, масло. 30,5 × 34,5.
Собрание В. Л. Мащицкого, Лондон
И. Е. РЕПИН. Портрет А. В. Жиркевича. 1891
Бумага, итальянский карандаш, растушка.
40,9 × 29,8.
ГРМ
И. К. АЙВАЗОВСКИЙ. Константинополь.
Золотой Рог. 1867
Холст, масло. 30 × 43,3.
Собрание В. Л. Мащицкого, Лондон
Поездка на пароходе, особенно две ночи, во время которых была качка, меня порядочно утомили. Тем не менее, я доволен своей поездкою. Айвазовский и милая супруга его Анна Никитична приняли меня очень радушно. Но сам Айвазовский произвел на меня два различных впечатления: 1) когда я был у него первый раз с визитом и 2) во время обеда у него. Первое впечатление было очень не в пользу Ивана Константиновича: передо мною явился важный барин, бюрократ, знаменитость, сознающая свое значение… Я застал у него городского голову, который что-то толковал с ним о Феодосии и ее нуждах.
Тем не менее, Айвазовский очень любезно повел меня по квартире показывать свои картины, между которыми есть чудные вещи. Затем он сошел со мною в свой музей, где мы застали какого-то господина, что-то заносящего в свою записную книжку. Айвазовский, узнав, что он приехал пользоваться местными купаниями и, между прочим, хочет послать в газету заметку о музее, любезно предложил ему свою купальню и велел слуге проводить этого господина туда… Во время всей беседы с незнакомцем Айвазовский значительно цедил слова и свысока, покровительственно улыбался… Когда мы вернулись в квартиру, то у меня с ним завязался разговор, который я, конечно, хотел направить на самую, по-видимому, интересную для нас обоих тему — искусство. Но Айвазовский сейчас же перешел на нужды Феодосии, на то, что он сделал для города, причем ему, видимо, было приятно, что я заметил, насколько в городе его имя популярно. Неприятно поразило меня то, что на каждом шагу он упоминал о знакомстве с Деляновым, Дурново и другими бюрократическими тузами, называя их по именам и отчествам. Не понравилась мне и вся его богатая, показная, бросающаяся в глаза гостю обстановка: всюду золотые стулья, зеркала, рамы — все золоченое, как в купеческих домах, даже драпировка в зале золотистого цвета. Между вещами, действительно художественными, попадаются вещи безвкусные. В гостиной на виду расставлены карточки особ царской Фамилии и министров, с надписями по адресу хозяина дома, причем все эти карточки поставлены так, что надписи читаешь невольно. Кроме этих особ не поставлено ничего. Наконец, в соседней комнате огромный портрет Ивана Константиновича во весь рост, рисованный им самим, где он изобразил себя в расшитом мундире, обвесил себя всеми звездами и орденами , как русскими, так и иностранными, которые имеет, поместил сзади себя картину — вид моря, на столе поставил карточку своей жены, а себе придал вид какой-то особы императорской Фамилии, как их изображают на официальном портрете…
И. К. АЙВАЗОВСКИЙ.
Закат. Тройка в степи. 1865
Дерево, масло. 24 × 32,2.
Собрание В. Л. Мащицкого, Лондон
И. К. АЙВАЗОВСКИЙ.
Корабль в ночном море. 1864
Холст, масло. 58,5 × 78.
Собрание В. Л. Мащицкого, Лондон
И. К. АЙВАЗОВСКИЙ.
Корабли в бурном море.
Восход солнца. 1871
Холст, масло. 107 × 143. ГРМ
От всех этих подробностей квартиры как-то невольно коробило! Невольно приходит на ум: нужна ли знаменитому художнику такая реклама о связях и почестях мирских?! Наружность Айвазовского в первую минуту производит невыгодное для него впечатление: среднего роста, довольно тучный, обрюзгший, без усов, с дипломатическими бакенбардами, длинными седыми волосами с черными, проницательными молодыми глазками, он похож на самого заурядного правителя какой-нибудь департаментской канцелярии. Если бы не знать, что перед собой видишь творца «Девятого вала» то, наверное, принял бы его за живописца, погрязшего в самодовольное созерцание своего бюрократического положения и гордящегося тем, что он, наконец, дослужился до известного оклада жалования, дающего ему возможность завести себе раззолоченную мебель и повесить свой портрет во весь рост в гостиную со всеми декорациями для вящего вразумления посетителей.
Я невольно сравнил хозяина этого дома с Репиным и мысленно положил между ними бездну… Из музея Айвазовский провел меня в свою мастерскую – огромную, светлую, почти без всяких украшений комнату, где довольно долго показывал свои новые картины, оконченные и неоконченные. Что ни картина – то поэма!.. Неужели этот тайный советник, царек Феодосии – творец всех этих чудес?? В мастерской стоит огромный холст, едва только зачерненный углем – будущая картина Айвазовского «Переход израильтян через Чермное море». Айвазовский заметил мне, что недоволен своей картиной того же содержания, повешенной у него в музее и задумал написать для предполагаемой в этом году выставки его картин в Петербурге нечто новое и оригинальное … Показывал он мне и некоторые свои этюды, один из которых, наудачу, подарил мне. Признаться, этюд более чем небрежен, и я бы на месте Айвазовского, видимо, заботящегося о своей репутации, не делал бы таких подарков… При рассказе о содержании своих картин Айвазовский немного оживился, глаза его засверкали, и когда он сказал, что «не может жить без работы в мастерской», я поверил… этому невольно.
Когда я, для приличия, похвали его портрет (в орденах), то это было ему, видимо, приятно, он понял мою любезность и заметил, что портрет, писанный два года тому назад, ему самому не нравится, и он намерен его переписать заново. Когда же я восторгался большой картиной его, висящей в гостиной, на которой изображены красные скалы, чайки и море, о скалы разбивающееся, то он заметил: «Да, это сильная вещь!». Показывал он мне бегло и свои юбилейные подарки и все пересыпал рассказы о них именами министров и сильных мира сего… И снова меня коробило от этого неуместного хвастовства своими связями со стороны несомненного таланта, которого будут помнить тогда, когда эти имена забудутся. Наговорив кучу общих мест о моей книге и представив меня своей жене, Айвазовский опять углубился в беседу с городским головою, пригласив меня «запросто на обед в 4 1/2 часа». Я понял, что дальнейшее мое пребывание может его стеснить и откланялся…
И. К. АЙВАЗОВСКИЙ.
Корабль в штормовом море. 1886
Холст, масло. 92 × 75.
Собрание В. Л. Мащицкого, Лондон
И. К. АЙВАЗОВСКИЙ.
По дороге в Ялту. 1860-е
Холст, масло. 19,8 × 26,7.
ГТГ
И. К. АЙВАЗОВСКИЙ.
Облака над спокойным морем. 1891
Холст, масло. 38 × 46,5.
Собрание В. Л. Мащицкого, Лондон
Отправился я осматривать Феодосию. Жалкий, из пепла возрождающийся городишко, местность самая безотрадная… Только и хорошо вечно шумящее море, довольно гармонично шелестящее морским песком у подножия развалин древних башен, по преданию построенных еще генуэзцами. В городе на каждом шагу все говорит об Айвазовском. Бульвар называется «Айвазовским» и фонтан «Ивана Константиновича Айвазовского». В музее на горе картины Айвазовского и портрет генерала Котляревского … В главной церкви запрестольный образ – «Христос, идущий к Петру по морю» – работы Айвазовского… Везде на устах имя Айвазовского: в гостинице, в лавках, и надо сознаться, что его хвалят как доброго, хорошего человека вообще, и в частности, как благодетеля Феодосии. Но зачем только намазывал свое имя на иконе, да так, что его можно прочесть с середины церкви?..
В 4 часа я был у любезного хозяина: застал там m-me Виноградову, очень хорошенькую и бойкую дамочку, жену главного военно-морского прокурора, с мужем которой я познакомлен был в тот же день Айвазовским, и камергера Хрущева, состоящего чем-то при Победоносцеве. До обеда мы сидели на террасе дома, откуда видно было море, город и дача Суворина, ─ дикой безвкусной архитектуры. Хотя было довольно светло, но обедали, накинув верхнее платье, на открытом воздухе, на нижней террасе, обросшей виноградом. Во время обеда Айвазовский принес попугая, а затем пустил фонтан, и под его журчание я с аппетитом пообедал. Между прочим, подавался шашлык (местное блюдо), которое я ел в первый раз, но о котором много и читал, и слышал.
За обедом более всех говорил Хрущов, более на религиозные темы, доказывая, что переход из одной религии в другую, особенно в православную, понятен, а Иван Константинович и Виноградова его опровергали, причем первый доказывал, что очень редко меняют религию по убеждению, [а] не из выгоды, а вторая довольно умно развивала мысль о том, что не надо бросать веру своих отцов…
И. К. АЙВАЗОВСКИЙ.
Военный парад парусных кораблей. 1870-е
Картон, масло. 10 × 16.
Собрание В. Л. Мащицкого, Лондон
И. К. АЙВАЗОВСКИЙ.
Парусник в спокойном море при лунном освещении. 1897
Холст, масло. 16,4 × 13,4.
Собрание В. Л. Мащицкого, Лондон
Вильна. Георгиевский проспект.
Открытка. Начало XX века
Перешли на вопрос о духовенстве, и Хрущов, видимый знаток в этом деле, рассказывал много интересных фактов. Он жалуется на дурной по качеству состав нашего духовенства… Недавно об этом же вздыхал в разговоре с ним и Победоносцев… Откуда взять хороших священников?
«Не очень давно, – рассказывал Хрущов, – я был у Орловского архиерея, жалуясь на одного батюшку, по просьбе знакомых. Владыка, выслушав мою просьбу, пошел в другую комнату и принес огромную книгу, в которой поименовано все духовенство его епархии, с отметинами о нравственных качествах, о семейном положении и т.д. Открыв книгу на листе, где стояла фамилия священника, о котором шла речь, Владыка показал, что там записаны все его проделки и наказания, которым он подвергался за них, а на другой странице стояло 7 человек детей. Тогда Владыка и сказал мне: “Вы, Ваше превосходительство, говорите прогнать его, а что станем мы делать с его детьми, ни в чем не повинными? И кого я дам Вам вместо него? Все более или менее с большими недостатками, и у всех семьи, все бьются и грешат из-за куска хлеба… Вы думаете, я не знал ничего про этого священника? Нет, все знаю, но молчу. Молчу, потому что не в силах что-либо сделать! И по той же причине, моему [два слова неразб.] дать лучших священников. Я откажу Вам в Вашей просьбе: указываемое Вами лицо еще из не очень скомпрометированных” – “Тогда, – продолжал Хрущов, – я указал ему на семинарию, как на средство воспитать хороших священников” – “Да, но архиерей играет там весьма скромную роль, и его почетный надзор, скорее бремя для него, чем польза для дела”, – отвечал Владыка».
Хрущов восторгался нашим Виленским Алексеем, которого хорошо знает и к которому посылает через меня записку, с просьбою о высылке фотографий.
«Одно, что кладет тень на его деятельность – это то, что он никогда не говорит проповедей», – заметил Хрущов. «Это известно и Победоносцеву, который хотя и самого высокого мнения об Алексее, но зовет его «нашим молчальником». Такой умница, как Алексей, мог бы много пользы приносить своими поучениями».
Тут вмешался в разговор Айвазовский и высказал довольно абсурдную мысль, что много говорят только дураки и заурядные люди, что истинно талантливые люди больше молчат, что Пушкин мало говорил (?!) и т. д. Я, в свою очередь, сослался только на одних духовных ораторов – Макария, Иннокентия, и других, выразив сомнение, чтобы у нас могли быть данные для того, чтобы заподозрить Пушкина в молчании…
И. К. АЙВАЗОВСКИЙ. Вид на море от турецкого берега при заходе cолнца. 1898
Холст, масло. 38,5 × 30.
Собрание В. Л. Мащицкого, Лондон
И. К. АЙВАЗОВСКИЙ. Парусник в море на фоне гористого острова. 1873
Холст, масло. 33 × 44,3.
Собрание В. Л. Мащицкого, Лондон
Е. К. и А. В. Жиркевич.
Фотография. 1888
Архив автора
Заговорили об Иоанне Кронштадтском, его чудесах… Затем Хрущов стал проводить ту мысль, что при нашем духовенстве через 100–200 лет православие должно пасть и перейти в католичество, так как ксендзы умнее, а католическая религия все разрешает под известными условиями.
«А, между тем, только Православие и составляет истинно нравственное учение, и только православная Россия со временем может послужить оплотом мира Европы!» Айвазовский обошел политично вопросы о православии и заметил, что нельзя так огульно бранить все прочие религии: «Во всяком даже лжеучении есть своя доля истины! Пашковская религия – абсурд, а между тем, изучите ее, и вы увидите, что и в ней есть доля истины. Некоторые раскольничьи толки имеют в основе верные, только затемненные обрядностями идеи… Нельзя, поэтому, только одну религию считать истинной: в каждой религии есть то, что дорого человеку известного склада ума и что он считает за истину непреложную. Поэтому всякая религия имеет законное право существовать».
Хрущов подробно расспрашивал меня об Алексее и приводил параллели между ним и другими Владыками, не очень для них лестные… Видимо, он всю жизнь вращается в этой сфере и хорошо знаком с бытом духовенства, как высшего, так и низшего.
Мы много говорили с Хрущовым о предстоящем открытии памятника в Симферополе, о польском вопросе в северо-западном крае, но Айвазовский более помалкивал, вероятно, помня свой взгляд о много говорящих. Супруга его тоже молчала, как бы боясь высказывать при муже.
После обеда все пошли на верхнюю террасу, откуда чудный вид на море. Айвазовский [неразб]. куда-то с Хрущовым. Виноградова уехала, и я остался один с Анной Никитичной. Тут она вдруг разговорилась о литературе, об отсутствии общественной жизни в Феодосии, о любви своей к поэзии. Видимо, что это простая, добрая и неглупая русская женщина, чуждая аристократизма, которым окружил себя ее супруг, и едва ли счастливая в семейной жизни (из разговоров ее с Айвазовским о какой-то поездке, против которой она восставала, и которую она все-таки сделала, и из некоторых полуслов между ними и взглядов, я заключил три вещи: 1) что Айвазовский страшно ревнив, 2) что согласия между супругами немного, 3) что покорная и молчаливая по наружности Анна Никитична не принадлежит к числу тех женщин, которыми можно вертеть по капризу.
До чаю и за чаем Айвазовский явился уже мне во втором своем виде, более для меня симпатичном. Заговорили об искусстве, и на этот раз он много и долго говорил, как об искусстве вообще, так и об Академии художеств и русских художниках в частности. Он выше всех ставит Репина, находя, что тот, как человек, странный (это же заметила и супруга Айвазовского о Репине. Что они нашли в Илье Ефимовиче странного – не знаю!) «Хотя это и урод, – заметил Айвазовский, – но такого урода наша Академия должна залучить к себе. Он единственный у нас! Я еще недавно говорил об этом в Петербурге кому следует!»
Ялта. Открытка. Начало XX века
И. К. АЙВАЗОВСКИЙ. Степной пейзаж. В Крыму. 1868
Холст, масло. 27 × 43,2.
Собрание В. Л. Мащицкого, Лондон
Относительно новых проектов о порядках в Академии художеств, Айвазовский рассказал, что получил циркулярное письмо от Великого Князя Владимира Александровича, в котором его просят разрешить некоторые вопросы, высказав о них откровенное мнение!
«Главное и оригинальное, что я написал в Петербург, – говорил Айвазовский, – и что, вероятно, удивит многих – это мое мнение, основанное на личном опыте прохождения курса в Академии, что нельзя во время этого курса смешивать в одно лекцию по наукам и занятия по живописи; одно другому будет непременно мешать! По себе знаю, что раз отдавшись серьезно работе творчества, не можешь с успехом заниматься чем-либо другим, и наоборот, усталость от занятия предметами курса непременно ослабит свежесть творчества. Осень в Санкт-Петербурге отличается мрачными днями, во время которых рано наступают сумерки, и в течение которых писать картины нельзя. Пусть бы эту осень (3 месяца) всецело отдали изучению курса анатомии, теории искусства и т. п. предметам, не заставляя учеников писать картины и вообще предаваться занятиям, требующим сосредоточения творчества. От такого порядка только выиграет преподавание предметов, которое станет и дешевле, так как учителя будут наниматься на более короткий срок и, в общем, будут брать менее, чем теперь, когда курс растянут на год. Это – главная моя идея, которую я проводил. Затем, я нахожу, что следует обращать более внимания на наши самородки, допуская их в Академию без требования строгого образовательного ценза, и по принятии в Академию, если у них недюжинный талант, давать и им возможность брать частные уроки на стороне, и тем дополнять пробелы своего образования. Что за толк, что у нас масса учеников-посредственностей, принятых только потому, что удовлетворяют известному образовательному цензу. А какой-нибудь Репин может и не попасть в ученики и, за нуждой, сбиться со своего прямого пути. Далее, я нахожу необходимым, чтобы Академия направляла таланты своих учеников на свойственную каждому из них дорогу и не давала бы ученикам возможности избирать род живописи по личному капризу. Иной, увлекшись картиной Судковского, Айвазовского, вообразит, что он тоже призван быть маринистом, и примется за писание видов моря, не имея к тому никакой способности… Молодежь часто ошибается в определении своих способностей: дело стариков направлять ее с ложного пути на истинный! Родители тоже смотрят на своих детей и пристрастно, и странно. Иной раз общую черту всех детей – стремление все пачкать и закрашивать, родители принимают за талант. Не раз мне приходилось видеть таких родителей и выслушивать их просьбы посмотреть на рисунки их детей, нет ли у них таланта? Я всегда обдавал такие заискивания перед моим мнением холодной водой беспощадной иронии и критики. Родители рассуждают так! «Айвазовский имеет от своих картин, положим, в год 20 тысяч дохода. Но, он, конечно, – талант! Наш же сынок менее талантлив… Ну пусть у него будет 1/2, 1/4 таланта господина Айвазовского, и он, в таком случае, будет иметь в год 10,5 тысяч дохода… Все же это лучше, чем жалованье какого-либо столоначальника… Родители не понимают всей глупости своей теории дробления таланта! Разве его можно так делить! Или талант, или заурядность – другого выхода нет! Я всегда восставал и восстаю против теорий предоставления свободы молодежи в выборе себе жанра живописи, так как видел многочисленные пример того, к чему это ведет».
Л. Н. Толстой. Фотография, подаренная А. В. Жиркевичу
в его первый приезд в Ясную Поляну. 19 декабря 1890
Государственный музей Л. Н. Толстого, Москва
Письмо Л. Н. Толстого относительно помощи
заключенному Е. Е. Егорову,
следственное дело которого вел А. В. Жиркевич. 1898
Государственный музей Л. Н. Толстого, Москва
Айвазовский в дальнейшей беседе критиковал страшно рутину в преподавании многих предметов в Академии художеств. Например, изучение анатомии в том объеме, как оно существует там, он считает не только лишним, но и прямо вредным.
«Все эти мускулы, кости, нервы – все это только сбивает с толку ученика. Ведь потом как будет писать с натуры, с живых людей, у которых мускулатура, кости скрыты под кожей, и члены которых с кожею совсем не те, что те же члены без кожи. А ученик, долго изучавший систему мускулов, скелет и т. п. непременно будет стараться применить, писав с живого человека, свои познания по части анатомии, и у него явятся люди с неестественными позами и формами тела. Далее, редко приходится [видеть] голое тело, а в одежде оно имеет совсем иные формы… Натура, и только писание с натуры, научает верно передавать жизнь. А все эти скелеты, манекены с мускулатурой – чепуха, и при том вредная, скоро забывающаяся!..» Айвазовский вполне одобряет мысль об уничтожении розни между академистами и передвижниками, очень доволен деятельностью графа Толстого и Бобринского. «Но старые профессора, вроде Лемоха, стоят поперек дороги! Они чувствуют, что утратят всякое значение, когда в Академию проникает струя свежего воздуха… А этот воздух для нее необходим… И не позор ли для нас, русских, что такой талант, как Репин, до сих пор не в числе профессоров Академии?!»
Айвазовский рассказывал далее о том, что он может писать с натуры только одни этюды, а для написания картины он должен быть отдален от натуры. (Я при этом заметил ему, что то же самое и в поэзии: я например, в восторге от Крыма, а ничего не мог бы написать о нем в данную минуту). Айвазовский упоминал в разговоре о том, как он провел воду из своего именья (за 25 верст) в Феодосию, и как терпит от этого ежегодно убытку в 5000 рублей, показывая мне и вид этого именья.
Затем опять перешли на искусство и наших общих знакомых художников. О Сверчкове он отозвался свысока, как о «лошадином художнике, не без таланта». Много расспрашивал меня о Репине, его жизни, его взглядах на искусство, сожалея, что в последний свой приезд в Феодосию Репин его не застал… Когда разговор коснулся литературы, то Айвазовский выказал равнодушное незнание ее, даже лучших современных образцов, и при многих фамилиях молодых литераторов, названных мною, отзывался, что в первый раз о них слышит… Но надо было видеть, как Айвазовский оживал, когда разговор опять касался моря, Крыма и его красоты! Показывая мне картины, он дополнял их на словах, стараясь изобразить все их поэтическое содержание, причем это выходило у него удачно… Но супруга Ивана Константиновича в его присутствии и вечером, молчала и как бы боялась при нем высказываться…
И. Е. Репин. Фотография с дарственной надписью «Дорогому Александру Владимировичу Жиркевичу на добрую память. И. Репин. 17 марта 1890»
Государственный музей Л. Н. Толстого, Москва
И. К. АЙВАЗОВСКИЙ. Парусник у берегов Ялты. Вид на Аю-Даг. 1893
Холст, масло. 24 × 40.
Собрание В. Л. Мащицкого, Лондон
И. К. АЙВАЗОВСКИЙ. Корабли при закате
cолнца. 1870-е
Картон, масло. 10 × 16.
Собрание В. Л. Мащицкого, Лондон
Хрущов весь вечер болтал без умолку и на разные темы. Знакомство его с сильными мира сего делает его разговоры интересными, тем более, что он у Айвазовского не стеснялся называть фамилии и высказывать свои, подчас, резкие мнения о поступках и словах разных «особ». После чая отправился я на пароход, куда вскоре приехал с Хрущовым и Айвазовский, «проводить дорогих гостей», как выразился он. Айвазовский благодарил меня за приезд к нему и за удовольствие, доставленное моей книгой (последнее едва ли искренно, так как он ее, наверное, не читал!). Звал меня к себе в Петербург. Одна черта, которую я в нем еще заметил, это – скупость. Я попросил у него на память о моем посещении его фотографическую карточку, что его почти рассердило. «Эти карточки – просто разорение, – сказал он, – их выходит у меня до 300 в год: это целый капитал!» Я заметил, что всякий мог бы купить карточку, но всякому приятно иметь ее у себя с надписью; иначе их никто и не просил бы у него… «Правда, если хотите иметь такую карточку, то пришлите мне, и я ее подпишу!» Я ответил, что если бы знал, что это его не обидит, то, конечно, и сделал бы так.
Хрущов мне рассказывал, что Айвазовский просил его напомнить, кому следует в Санкт-Петербурге о тех проектах, которые существуют относительно проведения железной дороги в Феодосию и т. д. Для этой цели он заметил Хрущову, что не мешало бы ему взять с собою вид Феодосийской бухты с той горы, на которой музей… Хрущов думал, что Айвазовский, прибегающий к его содействию, купит ему один экземпляр этого вида. Но не тут-то было!.. Айвазовский так и промолчал относительно снабжения фотографией Хрущова и, по мнению последнего, сделал это опять-таки из скупости! Хрущов об Айвазовском рассказывал много интересного (мы ехали с ним до Ялты в одном купе 1 класса парохода, где Айвазовский, благодаря содействию капитана парохода, нас прилично и удобно устроил). Он, Айвазовский, пользуется, по словам Хрущова, удивительным почетом всюду в Феодосии: перед ним расступаются, ему отвешивают почтительные поклоны… Айвазовский жаловался Хрущову на неимение вполне достаточных средств, которые обеспечивали бы ему его будущность. Говорил ему, что живет только картинами и очень много проживает на поездки, на помощь, оказываемую своей родине – Феодосии.
Письма И. К. Айвазовского А. В. Жиркевичу
Государственный музей Л. Н. Толстого, Москва
Письма И. К. Айвазовского А. В. Жиркевичу
Государственный музей Л. Н. Толстого, Москва
Хрущов, по его собственному признанию, хотел выпросить себе одну из картин Айвазовского, но не успел в этом. Он, восторгаясь одной из маленьких картин (Ялта с розовыми облаками, тянущимися к морю; действительно, прелесть!), просил Айвазовского продать ему ее и спросил цену. «Тысяча рублей, – спокойно ответил Айвазовский. Тогда Хрущов спросил, нет ли у него картины рублей на 300? – «Таких у меня теперь нет, но в Петербурге я Вам нарисую и на эту цену. Уступить Вам за 300 рублей картину в 1000 р. я не могу, так как другие будут в понятной претензии на меня. Если я и сделал кому-нибудь уступки в цене, или просто дарил картины, то за подарки: тогда никаких разговоров быть не может. Так сделал я с Дурново, когда он был еще товарищем министра!» Но Хрущов высказал ему все-таки изумление, что за картину менее чем в 1/2 аршин надо платить 1000 руб., и спросил, сколько времени у него занимает писание такой вещи? «Два часа, иногда и более», – был ответ. Теперь Хрущов задумал сделать Айвазовскому подарок, даже не ему прямо, а его жене, чтобы заручиться таким путем ходатайством этой женщины, которая, по его словам, имеет влияние на мужа. Когда я спросил Хрущова о времени начала его знакомства с Иваном Константиновичем, то он рассказал, какое участие принял он в деле о разводе Айвазовского с его первой женой. По словам его, Айвазовский ему много обязан тем, что дело о разводе уладилось благополучно. Армянская духовная консистория развела Айвазовского с его женой только на основании одного заявления Айвазовского, тогда как по закону для развода нужно согласие обеих сторон. Консистория поступила так в виду высокого положения Ивана Константиновича, как советника и как художника.
Когда он уже несколько лет прожил со своей второй женой Анной Никитичной, первая жена его захотела устроить скандал новой симпатии Айвазовского и подняла вопрос о незаконности развода. Во время празднования юбилея Айвазовского Великий Князь Владимир Александрович спросил его, что он желает просить, тот просил доложить Государю, что умоляет уладить вопрос о его разводе. Но Великий Князь хотя и обещал похлопотать, а дело не подвинулось. Тогда Айвазовский, зная, что Хрущов имеет большие связи в сенате и вообще с лицами, имеющими отношение к вопросу о разводах, обратился к нему за помощью и он, Хрущов, устроил так, что дело было доложено Государю! Государь приказал его прекратить (о чем и издал указ), обязав первую жену художника подпиской не возбуждать никогда этого дела, тем более, что Айвазовский обеспечил и ее, и прижитых с нею детей, и со времени их развода прошло более 10 лет, так что возбуждение дела имело очевидной целью скандал. Благодаря этой услуге, Айвазовский и дружит до сих пор с Хрущовым. По словам последнего, Айвазовский был сам не свой, когда неожиданно явился к нему на квартиру с просьбою о помощи. Он был бледен, дрожал, говорил со слезами на глазах и в голосе, и, между прочим, заявил, что новая его жена вполне осчастливила его, что, женившись на ней, он стал совершенно здоровый (?!), что она покоит его старость и т. п. Сам Айвазовский был настолько любезен, что все задерживал меня, когда я торопился из его квартиры в гостиницу за вещами, предлагал мне своих лошадей, чтобы довезти до парохода, напоминал о приглашении к себе. На пароходе в своем цилиндре с седыми кудрями и осанистым видом, он был похож на какого-нибудь английского милорда, путешествующего для своего удовольствия. Все перед ним почтительно расступались…
И. К. АЙВАЗОВСКИЙ.
Закат солнца у крымских берегов. 1856
Холст, масло. 58,5 × 83,7. ГРМ
И. К. АЙВАЗОВСКИЙ.
Крым. Вид на Алупку с моря. 1890
Холст, масло. 32,5 × 27. Cобрание В. Л. Мащицкого, Лондон
Проведя в Ялте два месяца, Жиркевич на обратном пути в Вильну заехал в Ясную Поляну к Л. Н. Толстому, с которым вел переписку с 1887 года. Первая встреча с великим писателем потрясла Александра Владимировича, вытеснив все впечатления прошедшего лета и, вероятно, встречу с Айвазовским.
И. К. АЙВАЗОВСКИЙ.
Георгиевский монастырь в лунном свете. 1899
Холст, масло. 13 × 25. Частная коллекция
Оборот холста с дарственной надписью «В имении [далее – неразб.]
Феодосия 1899 июня 10-го. Александру Владимировичу Жиркевичу
от И. К. Айвазовского [неразб.] глубокого уважения и восторга от поэтического произведения»
Неизвестно, виделся ли Жиркевич с Айвазовским в Петербурге (дневники этого времени еще не расшифрованы), но в 1899 году в сборнике «Друзьям», Александр Владимирович посвятил одно стихотворение («У Георгиевского монастыря») Ивану Константиновичу и отослал ему эту книгу. Получив ее, художник откликнулся письмом с благодарностью:
Глубокоуважаемый Александр Владимирович.
Любезное письмо Ваше и новую книжечку я имел удовольствие получить, и вчера я с величайшим удовольствием прочел.
Так много поэзии, с такою легкостью, что, читая, в голове составляется картина, такое же впечатление я чувствую, когда читаю Пушкина.
Признаюсь, когда замечаю, что ради рифмы и с трудом пишут, как Бенедиктов и даже иногда и Лермонтов – [отстают] от той природы, которую [видишь]. Ну, об этом я не могу высказать, как бы хотелось.
Вчера, прочитав стихи, которые Вам угодно было мне посвятить, я тут же написал маленькую картину Георгиевский монастырь в лунную ночь.
Я прошу Вас о получении уведомить меня.
Позвольте мне еще раз искренно благодарить Вас за доброе внимание.
С [истиннейшим] глубоким уважением.
И. Айвазовский.
Титульный лист
стихотворного сборника «Друзьям».
СПб., 1899
И. К. АЙВАЗОВСКИЙ.
Парусник у Капри. 1865
Картон, масло. 24,5 × 27,5.
Cобрание В. Л. Мащицкого, Лондон
Спустя полгода Александр Владимирович отправил в подарок художнику свою новую книгу – сборник рассказов разных лет – и получил ответное письмо:
Глубокоуважаемый Александр Владимирович.
При любезном письме Вашем, имел удовольствие получить книгу Рассказы. Прошу принять мою сердечную благодарность.
Согласно Вашему желанию посылаю при сем свою карточку.
Поздравляю Вас с наступающим Новым Годом. Пожеланием – всего хорошего.
С искренним уважением к Вам
И. Айвазовский
Это последнее, что известно нам о пересечении жизненных путей А. В. Жиркевича и И. К. Айвазовского.
