Перед вами воспоминания и дневник [1] военного юриста, литератора и коллекционера Алек­сандра Владимировича Жиркевича (1857—1927). В мемуарах, названных им «Потревоженные те­ни», он рассказывает о своих предках, предках же­ны, о наиболее ярких событиях жизни, о семейном счастье, о радостных и горьких минутах детства… Через все страницы проходит трогательный и зна­чительный образ Екатерины Константиновны Жиркевич, он же является главным стержнем воспоминаний. Эти воспоминания — по сути, по­смертное признание в любви жене — сохранились на страницах прощального письма Александра Владимировича к старшей дочери Марии в томи­тельные дни и недели ожидания разрешения на въезд в Вильну (в 1926 году это была уже заграни­ца), неуверенного, что он сможет когда-либо увидеть своих детей, остающихся в России. Это своего рода исповедь, прижизненный суд над самим собой. В этом хаотичном, смятенном и по­разительно искреннем рассказе перед читателями не только проходит вся прошедшая жизнь генерала А. В. Жиркевича и его близких, но и раскрывается облик самого автора, человека с живой, отзывчи­вой душой, совестливого и правдивого.

«Потревоженные тени» по времени написаны позднее страниц симбирского дневника, и хотя на последних страницах своей исповеди Александр Владимирович вновь и вновь обращается к траги­ческим переживаниям симбирской поры, все же большая часть этих мемуаров посвящена светлым воспоминаниям первой половины жизни. Поэтому с «Потревоженных теней» мы начинаем знакомить читателя с частной историей семьи Александра Владимировича Жиркевича. Но… «История про­ходит через Дом человека, — писал выдающийся ученый-филолог Ю. М. Лотман, — через его част­ную жизнь. Не титулы, ордена или царская ми­лость, а самостояние человека превращает его в историческую личность».

В книге представлены также пронзительные по достоверности и эмоциональному напряжению страницы симбирского дневника 1915—1922 го­дов. Настоящая летопись событий предреволю­ционной и революционной поры Симбирска, подробности страшного поволжского голода 20-х годов, свидетелем и очевидцем которых был Жиркевич. А также трогательные и поучительные истории судеб отдельных личностей, сумевших не растерять достоинство в годы нечеловеческого страдания и сохранить преданность своим инте­ресам, своему делу, а в конечном итоге — предан­ность России.

В Симбирск Жиркевичи переехали из Вильны в 1915 году. В прошлом осталась деятельная и напол­ненная смыслом жизнь, более 20 лет службы в военно-судебном ведомстве, разнообразная общест­венная деятельность, многолетнее попечительство в тюрьмах и гауптвахтах Вильны. Осталась в прошлом и литературная жизнь: стихи и рассказы Жиркевича печатались в столичных журналах, выходили отдель­ными изданиями. Не останавливаясь подробно на жизненном пути Александра Владимировича до приезда в Симбирск, отмечу лишь некоторые собы­тия, предшествовавшие этому переезду.

С начала Первой мировой войны Александр Владимирович как частное лицо начинает посе­щать госпитали и лазареты Вильны, оказывая помощь раненым. Выехав с последним поездом Евангелического лазарета, бросив всю обстанов­ку, имущество, он успевает спасти лишь часть своей огромной коллекции, которую вывозит в Симбирск. Здесь он очень скоро становится обще­ственным попечителем нескольких больших госпиталей Симбирска, трех тюрем, военно-гарнизонного кладбища, принима­ет участие в работе Симбирской архивной комис­сии. С первых дней революции семья бедствует. Жиркевич перебивается случайной работой — преподает на командных красноармейских кур­сах, в школе кожевенного производства, служит архивариусом в губфинотделе. В 1921 году от голода и лишений умирает Екатерина Константи­новна, жена Жиркевича, и он остается один с тремя дочерьми.

В эти годы Александр Владимирович совершает поступок, который делает его заметной фигурой среди культурных деятелей Поволжья. В тяжелые годы поволжского голода, пережив смерть жены, крушение своих идеалов и готовясь к возвращению в Вильну, он решает оставить городу свою огром­ную коллекцию живописи, графики, старопечат­ных книг, предметов историко-литературного значения — «Родине и русскому народу», как сказано в описи. Назначает сумму в 10 миллиардов рублей, поразившую современников своей незна­чительностью, несоответствием той ценности, которую представляла коллекция (около двух ты­сяч единиц по описи). [2] (Напомню, что инфляция в те дни достигала таких размеров, что 1 миллион приравнивался к 1 рублю, пуд хлеба на рынке сто­ил 2,5 миллиона, ремонт сапог — 30 тысяч рублей, а заказное письмо — 22 тысячи!)

Жиркевич страдал, получая деньги, потому что нарушал свой принцип — не продавать, а только да­рить музеям, как делал это в течение всей жизни. Со­ветские и партийные органы власти прислали ему благодарственные адреса, а также пять пудов муки и солдатскую шинель в подарок, поскольку Жиркевич продолжал ходить в генеральской, вызывая недоуме­ние у прохожих. Художественный музей в Ульянов­ске этим поступлением увеличил свои фонды вдвое и стал одним из ведущих музеев Поволжья.

Выехать в Вильну Александру Владимировичу удалось лишь в 1926 году, после долгих раздумий и только для устройства имущественных дел. Но обстоятельства сложились так, что он вынужден был остаться в Вильне. Через год он заболел, и 13 июля 1927 года Александра Владимировича Жиркевича не стало.

В историю русской культуры А. В. Жиркевич вошел как свидетель жизни многих выдающихся людей России. «Летописец русской культуры» — так назвал Александра Владимировича один из исследователей. Он был знаком и состоял в пере­писке с писателями: А. Н. Толстым, А. П. Чеховым, Н. С. Лесковым; поэтами — А. Н. Апухтиным, Я. П. Полонским, А. А. Фетом, К. М. Фофановым; художниками — И. Е. Репиным, В. В. Верещаги­ным, М. Н. Нестеровым, А. И. Айвазовским; виленским архиепископом Тихоном (будущим патриар­хом Тихоном); выдающимся судебным деятелем А. Ф. Кони, умной баронессой Е. К. Остен-Сакен и многими, многими другими, интересными, но забытыми нашим временем, талантливыми пред­ставителями российской культуры и истории.

Личный архив Александра Владимировича Жиркевича хранится в Государственном музее А. Н. Толстого, переданный им в 1925 году, и по объему является одним самых значительных собраний музея. Он состоит из дневниковых запи­сей (1880—1925 гг.) объемом в 8,5 тысяч листов, 4500 писем от 552 респондентов, 13 альбомов с автографами и уникальными фотографиями.

Более двадцати лет Александр Владимирович прослужил в Виленском военно-судебном ведомстве. Многие за филантропическую, милосердную деятельность называли Жиркевича последовате­лем д-ра Гааза. В дальнейшем эта деятельность стала распространяться на всех, кто нуждался в защите законных прав, моральной и материаль­ной поддержке. В годы Первой мировой войны ими стали раненые, которых Жиркевич, будучи к тому времени генерал-майором в отставке, еже­дневно навещал, оказывая необходимую помощь. В РГАЛИ [3] хранится также папка с письмами (их более двухсот) к Жиркевичу от вдов, раненых, сирот с просьбой о помощи.

Обладая смелым, независимым характером и одновременно редким по состраданию к не­счастью других сердцем, Александр Владимирович болезненно переживал унижения солдат, телесные наказания, розги и приложил много усилий, чтобы искоренить эти порочные явления. На страницах дневника сохранилось множество историй отдель­ных человеческих судеб.

Помимо военной службы Александр Владими­рович занимался литературным творчеством (издал два поэтических сборника, книгу расска­зов, написал ряд очерков). [4]

Мечтая создать выдающееся литературное произведение, Александр Владимирович не подо­зревал, что его главным литературным наследием станет «Дневник», который он вел более сорока пяти лет и который отразил события российской истории конца XIX — первой половины XX века. Занимался он также благотворительностью — личной и общественной. Принимал участие в жизни Красного и Белого Креста, в архивных и археологических изысканиях. Когда в 1903 году Жиркевича переводили по службе из Вильны (Вильнюс) в Смоленск, виленская газета «Запад­ный вестник» (от 6 ноября 1903 г.) откликнулась на это событие статьей, в которой говорилось:

«…Наш город должен искренне сожалеть, что лишается такого энергичного и живого человека, такого деятельного гражданина. Смело можно ска­зать, что не было в Вильне полезного предприятия, на которое он не отозвался бы своею русскою, сочувствующей душой. Устраивалась ли школа какая-нибудь, затевалось ли благотворительное дело — в числе первых деятелей непременно встречается имя А. В. Жиркевича. Он хлопочет, приглашает сочувствующих лиц, собирает матери­альные средства. Нужна ли серьезная помощь какому-нибудь действительно нуждающемуся че­ловеку — смело обращайся к А. В. Жиркевичу, уж он как-нибудь да устроит дело…»

Александру Владимировичу было присуще удивительно развитое чувство исторической зна­чимости каждой важной встречи или события. От­сюда и его многотомный «Дневник», на страницах которого сохранились подробности встреч с выда­ющимися представителями культуры, государст­венными и общественными деятелями России. Отсюда и стремление к коллекционированию не только предметов искусства, но и всего того, что могло бы помочь сохранить для потомков истори­ческую и культурную память о своем времени. Александр Владимирович считал это главной целью своего собирательства, о чем говорит содер­жание его архива. А ему было что вспомнить.

Самое удивительное, что, с юных лет выстроив линию своего жизненного пути (с одной стороны, помощь «униженным и оскорбленным», а с дру­гой — сохранение исторической и культурной па­мяти), он не изменял своим принципам ни при ка­ких обстоятельствах. И когда жил благополучной жизнью, заполненной служебной и филантропиче­ской деятельностью, литературным творчеством, встречами с интересными людьми своего времени, и когда дошел до крайней степени нищеты во вре­мя поволжского голода 1921 — 1922 годов (спаса­ясь от немцев, семья оказалась в Симбирске на долгие одиннадцать лет). Александр Владимиро­вич даже в эти страшные годы находил тех, кому было хуже, чем ему, и неизменно старался их поддерживать. Его любимыми девизами на протя­жении всей жизни были «И один в поле воин» и «Спешите делать добро», а любимыми героями Дон-Кихот и Рудин. В маленьком стихотворении Жиркевича, которое вынесено в эпиграф, пожа­луй, выражено все его жизненное credo. Русский дворянин, всю жизнь служивший России, отда­вая свою коллекцию живописи, рисунков, эски­зов, предметов историко-культурного значения государству в суровое время 1922 года (около 2000 единиц), опись своего собрания начинает словами: «Родине и русскому народу…»

Огромная переписка, хранящаяся в архиве, свидетельствует о том, что личность Жиркевича — человека необычайно деятельного, с горячим и отзывчивым сердцем, влюбленного в искусство и очень доброго — привлекала многих.

Несмотря на то, что имя Александра Владими­ровича неоднократно встречалось в монографиях о В. В. Верещагине. И. Е. Репине и в других рабо­тах, его огромный архив многие годы находился в забвении. С начала перестроечной эпохи отноше­ние изменилось: сохраненные им документы становятся востребованными отечественной историей и культурой, а личность Александра Владимировича Жиркевича, цельность его натуры, преданность выбранному жизненному пути, сове­стливость, отзывчивость и бескорыстие (качества, присущие настоящему русскому интеллигенту) все больше привлекают к себе внимание.

На одной из страниц автобиографии Жиркевич записал:

«…Мои дневники, мои альбомы с фотографиями и автографами! Мой литературный архив! Кому все это сейчас нужно, интересно, поучительно… А что-то говорит мне, что меня еще вспомнят, если документы моей жизни сохранятся…»

«…Думаю, что, когда меня не станет, меня еще вспомнят теплым благодарным словом, простив те вольные и невольные прегрешения и ошибки, кото­рые мною совершались, так как, будучи человеком, обыкновенным смертным, я не мог не заблуждаться, не падать, не причинять зло ближнему, особен­но при борьбе за правду…»

Я никогда не знала своего деда, и мое знакомст­во с ним состоялось на страницах его огромного архива, с которым работаю уже много лет. Чаще всего он представляется мне в свои зрелые годы… Выше среднего роста, с прямой военной выправ­кой, уже полнеющий, с голосом, в котором слышны убедительные интонации, иногда ворчащего дома (а на ком еще можно сорвать накопившуюся за день усталость!), быстрого, решительного на поступки… Но и в годы страшного поволжского голода — все та же выправка, та же убедительность в голосе, но уже на теле, высохшем от голода и страданий, и все то же желание и умение поддер­живать тех, кому было хуже, чем ему.

Я всматриваюсь и в бабушкин портрет: одухо­творенное лицо, умные, внимательные глаза, четкий абрис лица выдает определенность и устой­чивость внутреннего мира. Глубокая вера в Бога всегда помогала ей в трудные минуты: и когда она оплакивала детей, и когда переживала голод, нищету в революционном Симбирске. Кроткая и боязливая по натуре, бабушка не раз проявляла чудеса мужества, спасая деда от арестов и репрес­сий. Бабушка, «потерявшая все, что имела, умирав­шая нищей», успокаивала деда в страшные годы поволжского голода словами: «Бог дал, Бог и взял! Да будет на то Его святая воля!»

Мне жаль, что моя встреча с ними состоялась так поздно…

Н. Жиркевич-Подлесских

Приношу благодарность за помощь в составлении примечаний сотруднице Ульяновского краеведческого музея Мирре Мироновне Савич и ульяновскому краеведу Сергею Борисовичу Петрову. Благодарю также директора Ульяновского художественного музея Татьяну Федоровну Верещагину и заместителя директора по научной работе Луизу Петровну Баюру, всегда оказывавших мне поддержку в работе с наследием деда. С признательностью вспоминаю краеведа Александра Николаевича Блохинцева, первого познакомившего меня с подробностями симбирской истории. Огромная благодарность директору Государственного мемориального заповедника В. И. Ленина Александру Николаевичу Зубову и старшему научному сотруднику Екатерине Куликовой за присланные фотографии. Благодарю также Елену Владимировну Лаврентьеву, по инициативе которой возникло это издание, и моих фрязинских друзей — кандидата физико-математических наук Екатерину Георгиевну Мансветову и старшего научного сотрудника Мандельштамовского общества Сергея Васильевича Василенко — за постоянную готовность прийти на помощь в трудные для меня минуты при подготовке этого издания.