Константин Михайлович Фофанов
(1862-1911)
Фофанов Константин Михайлович (18 (30) мая 1862 года, Санкт-Петербург – 17 (29) мая 1911 года, Санкт-Петербург) – поэт. Родился в многодетной купеческой семье, систематического образования не получил. При жизни издал, в основном, при поддержке А. С. Суворина несколько сборников, очень неравноценных. Жизнь Фофанова была омрачена лишениями и наследственными недугами (хронический алкоголизм, психические припадки). Умер в нищете, почти забытый своими поклонниками.
Под влиянием известного портрета Репина «Фофанов-мистик, Фофанов-дикарь, Фофанов-самородок и Фофанов-нищий труженик» (А. В. Жиркевич) воспринимался современниками как поэт болезненной, надрывной фантазии, порождавшей причудливые «сны», «видения», «сказки» («К сказкам»), сквозь подчеркнутую декоративность и орнаментальность которых проглядывала «зловещая и смутная» реальность Петербурга («Чудовище»). Символисты ценили в Фофанове именно «поэзию резких и мучительных диссонансов» (Д. С. Мережковский), преувеличивая, однако, их значение. П. П. Перцов выделил «фофановскую школу» как предтечу модернизма. Однако новаторство Фофанова не выходило за рамки отдельных экспериментов и носило скорее стихийный, чем осознанный характер. Более значимым оказался культ Поэта, запечатленный в духовном облике Фофанова – «коронованного нищего», «пьяного гения», перед «мудрым опьянением» которого «дрожали трезвые умы» (И. Северянин «На смерть Фофанова»). Культ, созданный в окружении эго-футуристов, нашел последователей в деятельности так наз. «Кольца поэтов им. Фофанова» (1921-22 гг.; К. Олимпов, А. Скорбный, Б. Смиренский, Вс. Рождественский, С. Нельдихен).
Александр Владимирович Жиркевич – один из ближайших друзей Фофанова, на протяжении долгих лет оказывавший ему моральную поддержку, поддерживавший его материально и не раз выручавший поэта из крайне неблагоприятных жизненных обстоятельств. Толчком к первоначальному знакомству послужило письмо Жиркевича от 14 сентября 1887 года. Не зная домашнего адреса Фофанова, Жиркевич направил письмо в адрес редакции журнала «Всемирная Иллюстрация», рассчитывая на то, что письмо передадут адресату по назначению. Приводим показательный отрывок из него: «Среди поэтов, настроивших лиры свои на гражданские мотивы и тем губящих свои дарования, повеяло вновь дорогой мне струйкой поэзии Пушкина, Плещеева, Фета, поэзии, девиз которой – “искусство для искусства”. Легкость стиха, мелодичность его, задушевность Ваших произведений мне тем дороже, что сам я решил посвятить свою жизнь служению той же лирической музе, какую избрали Вы!!». [1] Ответ последовал ровно через месяц. 14 октября Фофанов ответил своему восторженному поклоннику: «Милостивый государь! Александр Владимирович! Я только нынче получил из редакции “Всемирной иллюстрации” Ваше теплое, любезное письмо, адресованное на мое имя, – и спешу ответить Вам. Прежде всего примите мое большое спасибо за искреннее и доброе отношение к моей Музе и за те чувства, которые Вы питаете ко мне; они очень радуют и трогают меня. Я доволен и счастлив, что нахожу сочувственный отклик в сердцах поэтов – это лучшая дань, какую может ожидать певец от своих песен. Жму сочувственно Вашу руку, и рад познакомиться с Вами лично, как с человеком, понимающим меня». [2] И в конце письма сообщает свой домашний адрес, предлагая познакомиться лично.
Знакомство вскоре переросло в крепкую дружбу, длившуюся, по сути, до трагического конца жизни Фофанова. Эта дружба знала периоды подъема и спада, прошла через множество нелегких жизненных испытаний. Восторженное приятие личности и поэзии Фофанова со временем сменилось более трезвым и взвешенным отношением к нему, но со стороны Жиркевича неизменным оставалось уважение к стихийному поэтическому дарованию друга и понимание того, как много оно могло дать русской поэзии, если бы не губительная наследственность и грубая, жестокая среда, окружавшая Фофанова на протяжении всех лет его короткой жизни, из тенет которой ему так и не удалось вырваться. Сожалением, переходящим в отчаяние, проникнуты многие оценки и суждения Жиркевича, касавшиеся этой больной для него темы. Знавший хорошо все трагические перипетии жизни Фофанова и членов его многочисленной семьи, лично участвовавший в устраивании судеб его жены и детей, [3] Жиркевич сумел оставить в многотомном дневнике живой, выразительный и во многом объективный литературный портрет поэта, отразивший важнейшие противоречия его творческой личности и публичного поведения. За долгие годы отношений, длившихся 24 года, в личных архивах Фофанова и Жиркевича накопилась довольно объемистая и содержательная переписка: 164 письма (1887 – 1907) Фофанова к Жиркевичу (хранятся в фонде А. В. Жиркевича Государственного музея Л. Н. Толстого) и 38 писем (1887 – 1900) Жиркевича к Фофанову (хранятся в Российском государственном архиве литературы и искусства: РГАЛИ. Ф. 525. Оп.1. Ед. хр. 556).
Сегодня поэтическое наследие Фофанова представлено и собрано в многочисленных сборниках, изданных разными издательствами и рассчитанных на различную аудиторию. Наибольшей полнотой и цельностью обладают два, изданные в известной серии «Библиотека поэта»: 1) Стихотворения и поэмы. / Вступит. статья Г. М. Цуриковой, составление, подготовка текстов, примечания В. В. Смиренского (М., Л., 1962); 2) Стихотворения и поэмы / Вступит. статья, составление, подготовка текста и примечания С. В. Сапожкова (СПб., 2010).
В качестве первоначального знакомства с поэзией Фофанова приводим здесь два стихотворения, отражающие наиболее типичные черты стилевой манеры и мироощущения поэта. Первое, написанное в импрессионистической технике, характеризует Фофанова как наиболее яркого последователя традиций А. А. Фета в поэзии рубежа веков:
«Не пойму я этой ночи…»
Не пойму я этой ночи,
Белоликой и больной…
В сизой дымке запад бледный
Блещет алою зарей…
Что-то, в смутных очертаньях,
Ходит в шепоте берез;
Кто-то плачет и вздыхает,
И роняет капли слез…
Не пойму я этой ночи, —
Сердце в пламенной тоске;
Очи ищут — в тайном страхе —
Привидений вдалеке…
И сверкает сумрак алый —
Как заря в морской волне —
В бледных грезах, в звуках сердца,
Надо мною и во мне…
Второе представляет Фофанова как «поэта города», предвосхитившего многие страшные мотивы и настроения урбанистической поэзии отечественного символизма (В. Брюсов, Андрей Белый, Ф. Сологуб, А. Блок и мн. др.):
Чудовище
Зловещее и смутное есть что-то
И в сумерках осенних, и в дожде…
Оно растет и ширится везде,
Туманное, как тонкая дремота…
Но что оно? — Названья нет ему…
Оно черно, — но светит в полутьму
Неясными, свинцовыми очами, —
И шепчется с вечерними тенями
На языке, нам чуждом, потому
Что смысл его загадочен и странен,
И, как мечта, как тень, непостоянен.Оно старей, чем солнце и луна…
И нет ему ровесников и сверстниц, —
И в сумраке неосвещенных лестниц,
У тусклого, прозрачного окна
Оно стоит, — и вдруг стремится выше,
Услышав шаг иль кашель, точно вор…
Глядит в пролет, и дышит в темной нише,
И слушает унылый перебор
Глухих шагов по ступеням отлогим,
Ужасное своим молчаньем строгим!..Бледней известки выбеленных стен
Под сводами больничных коридоров
Оно блуждает, полное измен…
Отчаянье и страх недвижных взоров
Устремлены с мольбою на него…
Но, не щадя на свете никого,
К мольбе людей и к воплям равнодушно,
Оно скользит печально и воздушно…
То слушает, как прядает струя
Из медных кранов в звучные бассейны
Широких ванн… То сном небытия
Оно лежит, белея, — и кисейный
Его покров недвижим; перед ним
Горит свеча — и желтый воск бескровней
Его чела… То веет гробовым
Безмолвием в притворе, над часовней…Но что оно? — Названья нет ему! —
Кем вызвано? Когда и почему?
Оно не раз преследовало смутно
И наяву, и в тихом сне меня…
Оно везде, во всем ежеминутно,
И в сумраке, и в ясном свете дня…
Оно дрожит в лохмотьях на соломе
При ночнике… Рыдает в мертвом доме,
И, грустное, за стенами темниц,
Оно поет о воле невозвратной…
А иногда весною ароматной,
При ласковом мерцании зарниц, —
Оно мечтой мгновенною несется…
Похитив жар двух любящих сердец,
Иронией над клятвами смеется
И ревностью мстит счастью, наконец!
Ниже мы предлагаем в выдержках статью С. В. Сапожкова, посвященную петербургскому окружению Фофанова, сформировавшемуся вокруг личности И. Е. Репина. Именно в кружке Репина складывались эстетические пристрастия Фофанова, мужал его поэтический талант, выстраивались его отношения с петербургской культурной элитой. Именно в этом кружке выдвинулась на небосклоне литературной жизни Петербурга фигура А. В. Жиркевича как внимательного летописца творческого окружения Репина и «друга поэтов». Наконец, именно в этом кружке был написан художником известный портрет Фофанова, предопределивший его неоднозначную литературную репутацию в столичных петербургских кругах. История создания этого портрета и роль, которую сыграл сам Жиркевич в этой истории, и воссоздает в своей статье Сапожков Сергей Вениаминович.