Письма И. Е. Репина А. В. Жиркевичу. 1888-1906
Часть 1
Журнал «Третьяковская галерея», Приложение к выпуску №1 2019 (62)
№ 1
22 февр<аля 18>88.
Петербург.
Дорогой Александр Владимирович,
Только в пятницу узнал я от Константина Михайловича [1]
, что Вы заболели. Вот напасть!.. Я хотел было тотчас навестить Вас, но побоялся тифа [2]
Знаете, ведь у меня дети, дети ходят в гимназию [3],
а там опять дети. Делать нечего, приходится быть черствым эгоистом.
Благодарю Вас за все замечания о карт<ине> «Запорожцы» [4].
Мальчики в Сечи бывали; это я верно знаю. «Джура малый» назывались они и были оруженосцами, достигши некоторого возраста. Пропорция головы мне не бросилась в глаза; это я проверю.
Мои воспоминания о Крамском напечатаются только в мае месяце, и еще сомнительно — в «Русской старине» [5].
Когда буду иметь, то преподнесу Вам экземпляр, которых, надеюсь, мне дадут несколько тетрадок отдельно оттиснутыми.
Посылаю Вам фотогр<афию> с «Ив<ана> Грозн<ого> — «Кончина царевича Иоанна» [6].
Она запрещена в продаже, и у меня уже не осталось экземпляров.
Крепитесь, выздоравливайте и будьте поосторожней. Зачем Вы такое громадное письмо написали?! Ведь Вам же это запрещено. Вы точно маленький школьник! А-ай-ай, как не совестно!
Поправляйтесь. Я прошлую пятницу читал записки [7],
очень жалел, что Вас не было.
Вас искренно любящий
И. Репин
Инв. №64080. Впервые: Письма к писателям. С. 31–32.
№ 2
8 ав<густа> <18>88.
СПб., Екатеринин<ский> пр<оспект>, 26.
Дорогой Александр Владимирович,
Спасибо Вам за письмо Ваше, оно полно самых лучших чувств человека, полно любви… Признаюсь Вам, тон этого письма несколько конфузит меня. Вы знаете, какой я простой, обыкновенный человек, а Вы ставите меня на такой грандиозный пьедестал, что, если бы я взлез на него, Вы сами расхохотались бы, увидев мою заурядную фигуру вскарабкавшуюся так высоко. Будем просты, как дети, не будем тратить время на личные комплименты. Не будем предъявлять друг другу слишком героических положений, чтобы не разочароваться впоследствии. Всякий человек есть слабый, ничтожный червяк, недостойный таких божеских почестей. Велик, силен и безукоризнен только один Бог.
Не подумайте, чтобы я заподозрил Вас в неискренности. Нет, Ваше прекрасное лицо, симпатичный, задушевный тембр голоса всегда внушали мне полную симпатию и безграничное доверие. Но я боюсь, боюсь этого идеального настроения чистых, светлых натур. Это такая душевная чистота, которую неприятно поражает всякое малое пятно. А где же нет пятен, особенно на людях, переваливших за 40 лет, пробивавших себе дорогу собственными усилиями?..
Но меня несколько успокоило известие о Вашей любви, о Вашей женитьбе [1].
Вот где лежит причина того поэтического, прекрасного настроения и светлого взгляда на жизнь! Вот вечный, лучезарный оптимизм жизни! — Любовь!!! Поздравляю Вас, обнимаю от души!.. Я уверен, в вас обоих теперь так много любви, что Вам не страшно говорить все, что думает об этом пожилое сердце. Приготовьтесь заранее, что любовь Ваша пройдет; она должна замениться дружбой. А дружба рождается только из преданности. Если женщина способна быть преданной вполне интересам своего мужа, она — драгоценный друг, который необходим мужчине, с которым он не расстанется <ни> на минуту во всю жизнь, которого он будет любить и уважать глубоко в душе всю жизнь. Если муж будет предан своей семье, детям, будет относиться с полным уважением к жене (в случае утраты любви) — семья счастлива. Но если эти оба субъекта увлекутся свободой действий, самостоятельной эмансипацией, разнородной деятельностью, дающей каждому самостоятельное положение, — семья пропала, разрыв неизбежен… Антагонизм, новое искание любви, зависимости; да, искание зависимости даже свойственно и приятно человеку…
Простите, дорогой мой, за это неуместное, может быть, рассуждение. — Пишу, что думаю, и Вас прошу ничего не скрывать от меня.
Любящий Вас И. Репин
Пожалуйста, когда будете в Петербурге с Вашей будущей женой, заверните и ко мне. Буду очень счастлив видеть Вас у себя.
Пятницы будут по-прежнему.
Еще раз горячо обнимаю Вас и желаю счастья!
Жалею, что некогда больше писать, — до другого раза.
Ваш И. Р.
Инв. №64081. Впервые с пропуском одной фразы: Письма к писателям. С. 34–35.
№ 3
<9 апреля 1888 г.>.
Вторн<ик>.
Дорогой Александр Владимирович,
Горячо благодарю Вас за Ваше прекрасное стихотворение. От него веет такой искренностью, молодостью, свежестью и глубиною истинного чувства!
Сколько веры во все доброе, светлое! Дай Бог Вам никогда не терять этой могучей веры, которая горами двигает! [1]
Но зачем мрачные мысли в письме, готовность умереть за что-то? Будем мирными путями служить высоким целям. Поверьте, никто не тронет нас… Ведь только террористы должны рассчитывать на верную смерть, как взявшие меч.
Еще раз благодарю, обнимаю, целую Вас.
Передайте мой поклон Катерине Константиновне.
Если только можно будет, завтра увижу Вас [2].
Искренне Вас любящий И. Репин
Инв. №64802. На л. 1 помета рукой А. В. Жиркевича: ?Получено 11 окт<ября> <18>88 в С.-Петербурге, в ответ на посвященные И. Е-чу стихи?. Датируется по дате получения письма; ближайший вторник к 11 октября 1888 г. — 9 октября.
№ 4
25 декабря <18>88. № 4
<Петербург>.
Дорогой Александр Владимирович,
Благодарю Вас за теплое письмо, горячую чисто поэтическую любезность — все это мне очень отрадно. Как отрадно слышать, что Вы счастливы; дай Бог, чтобы это не прекращалось всю Вашу жизнь. Да ведь это и есть правильная жизнь человека: все тут для него создано Творцом так великолепно; так упоительно сладко может ублажать его личная жизнь, если он позаботился сам об этом и не будет свиньей, копающей с презрением дары Божии, кругом его разбросанные в изобилии. Вы напрасно боитесь за свое счастье, Вы на минуту забыли о всех неприятностях, которые Вам посылает жизненный строй и соприкасание с ним по службе.
А жаль, что Вы не рассказали мне ни одно<го> факта из Вашей судебной практики, так ужасно Вас настраивающей.
Я, слава Богу, здоров, работаю по-прежнему, всё над вещами, Вам известными. Делаю повторение св. Николая, с большими изменениями [1]
и проч<ие> незначительные вещи. По вечерам рисую портрет Н. Н. Страхова, нашего знаменитого философа. Если Вам попадется его книжка «Заметки о Пушкине и других поэтах» [2],
то прочтите, очень интересная вещь — будете довольны. Я давно не читал подобного ума и ясности.
Константин Михайлович в большом горе — в среду мы хоронили его родн<ого> брата Александра, котор<ый> рисовал [3].
Очень убит Конст<антин> Мих<айлович>.
Стихотворений Ваших еще не читал. Непременно достану и прочту; тогда в след<ующем> письме Вам напишу свое впечатление.
Для праздника [4],
с которым я поздравляю Вас и Вашу супругу, у нас тут наступила такая тьма, что ничего не видно; и сейчас, всего два часа дня, а я велю зажечь лампу — совсем темно.
Всё по-прежнему: новости литературы Вы знаете, — сборники Гаршина [5],
«Именины» Чехова, читали. Ясинский [6]
в «Иллюстр<ации>» написал плохие стихи «Далекая звезда», очень плохо.
Жаль, Вы не приложили адреса — искать некогда, адресую просто Вильно [7].
Ваш И. Репин
Инв. № 64083. Впервые с сокращениями: Письма к писателям. С. 40.
№ 5
7 апр<еля> <18>89.
<Петербург>.
Воистину воскресе!
Дорогой Александр Владимирович [1],
хотя сегодня еще Страстная Пятница, но надо надеяться, что когда-нибудь в жизни нашей воскреснет учение Христа, как воскресает оно теперь моментами в массах, во время Светлой Заутрени и как смысл его воскресает в отдельных личностях добрых сердец.
Простите, что я не мог до сих пор ответить Вам: всё суета, дела, забывчивость — а время летит… Устал ужасно, так хочется отдохнуть, уехать куда-нибудь в деревню: здесь нет возможности…
Наш хороший Константин Михайлович находится в очень дурном настроении: он перенес две потери — любимого брата и тоже дружившей с ним тещи. Я даже встретил его (первый раз в жизни) пьяным, очень, очень огорчил он меня. Я его увез домой, и дорогой он мне рассказал разные прозаические вещи жизни, которых я не желал бы слышать. Но что делать, такова правда жизни…
Ах, как всемогущи в нашей жизни женщины!! Как легко они могут губить и спасать нас!.. Как должны быть они добры, умны и великодушны, чтобы уметь поддержать вовремя отчаявшегося человека. Да, тут требуется или гениальное чутье света добра, или всеобъемлющее развитие натуры!..
Мне приходит в голову: что если бы Фауст женился на Гретхен? Что произошло бы дальше, когда эта мещаночка все меньше и меньше понимала бы своего гениального, охладевшего к ней мужа и всё настойчивее обращалась бы к своей природе, к традиции мещанской среды?!. Ах, некогда, простите, заболтался…
Поклонитесь Вашей милой супруге. Дай Бог вам беречь друг друга, быть снисходительным, прощать слабости и оставаться верным долгу.
Вас искренно и горячо любящий И. Репин
Инв. № 64084. Впервые с сокращениями: Письма к писателям. С. 43.
№ 6
7 августа <18>89.
<Петербург>.
Дорогой Александр Владимирович,
Что это такое Вы о портрете толкуете? Я, право, ничего не понимаю. Портрет этот, в тот же вечер, как был кончен, подарен мной супруге Вашей, и я оставляю его у себя пока, только до выставки — если устрою свою — и, может быть, трону немножко портрет при случае, так как он, по-моему, очень нехорош… [1]
А я только что вернулся из своего странствия. Был в Париже, Лондоне, Мюнхене, Цюрихе, Нюренберге, Праге и даже в Краков по ошибке попал на два часа. Туда ехал я по «молнии» нашей, а оттуда торопился домой, да и знал, что это для Вас не время принимать гостей [2].
Уведомьте меня, как здоровье всего Вашего дома, если он увеличился [3].
Поклон супруге.
Искренно Вас любящий
И. Репин
К К<онстантину> Михайловичу постараюсь собраться. Идут здесь всё дожди.
Инв. № 64085. Впервые: Письма к писателям. С. 46.
№ 7
18 авг<уста> <18>89.
<Петербург>.
Ах, как я перед Вами и Вашей супругой виноват, дорогой Александр Владимирович!.. Как же! Я Ваше письмо получил, очень радовался и хотел сейчас же написать, поздравить, расцеловать Вас от всей души…
А тут у меня хлопоты — ремонт мастерской: полы, стекла, окна. Плотники, маляры, столяры, пыль, гадость… А тут потерял и не могу найти паспорт — полиция свирепствует — просто беда!
Простите, голубчик мой, верьте, что чувства мои лучше действий по отношению к Вам и Вашей супруге.
К Константину Мих<айловичу> не мог собраться, да и погода здесь всё прескверная. Езжу к детям! — только и отдыху. Во вторник катались верхами. Пятеро; пять лошадей — весело было, несмотря, что половина лошадей была хуже ослов.
Ну, вот видите, я Вам о всяком вздоре начинаю писать.
Желаю всей Вашей семье блага и счастья, будьте здоровы.
Ваш И. Репин
Дай Бог Вашему новорожденному [1] быть гением. Чтобы он добром всколыхнул толпу. Толпа в ожидании, погрязла в мелких злодействах; она почувствует тогда, как Сальери, что «гений и злодейство две вещи несовместные».
Инв. № 64086. Публикуется впервые.
№ 8
26 генв<аря> <18>90.
Пятница.
Дорогой Александр Владимирович,
Очень рад, что Вы едете сюда! Пожалуйста, прямо ко мне без всяких отговорок и проволочек, иначе рассержусь.
Константин Михайлович был у меня вчера (четв<ерг> 25). Он бедный всё болеет и так сильно — этой проклятой инфлуэнцой. Очень серьезно болен он и все еще не может оправиться. Не думаю, чтобы он мог что-нибудь иметь против Вас. Ради Бога, не сердитесь на меня за неаккуратные ответы — все некогда. Суета. Будьте здоровы.
Поклонитесь и поцелуйте Вашу семью.
Всегда Ваш И. Репин
Инв. № 64087. Публикуется впервые.
№ 9
24 марта <18>90.
<Петербург>.
Дорогой Александр Владимирович,
Сегодня утром я был в больнице св. Николая [1].
Расспрашивал д-ра Чечета [2].
(Вы ему писали, он Вам ответит). Он говорит, что К<онстантин> М<ихайлович> все-таки плох. Меня провели и к К<онстантину> М<ихайловичу>. Как он изменился! Одряхлел, глаза мутные, безжизненные. Говорит и особенно мыслит с большим напряжением. В нем видна апатия и упадок сил. Я с ним посидел часа — больше не позволяют.
Это общее спокойное большое помещение с бильярдом, в несколько больших комнат (больные все приятные и спокойные). Одет он чисто, в тонком белье, видно уход хороший. Я расспросил потом надзирателя отдела. К вечеру, он говорит, К<онстантин> М<ихайло- вич> делается очень беспокоен, мечется, стонет. Но все-таки и спит и ест недурно. Конечно, ему придется там пробыть еще порядочно.
Будьте здоровы, поклонитесь Вашей супруге.
Ваш И. Репин
Тут всё Вам какие-то повестки от коменданта шлют — одну я Вам отправил.
Инв. № 64088. Впервые: Письма к писателям. С. 53.
№ 10
<10 апреля 1890>.
<Петербург>.
Дорогой Александр Владимирович,
Вчера я был у К<онстантина> М<ихайловича>. На вид он гораздо лучше. Глаза чистые, смотрит осмысленно, сознательно, говорит хотя тихо и с трудом, но лучше, чем прежде. Доктор же (ординатор этого отделения) говорит, что он еще плох, иногда тоскует и мечется, порывается разорвать на себе одежду. Еще бы! Ведь обстановка!.. Мне кажется, его следовало бы взять домой. Если бы у него жена была поумней, похозяйственнее, то, конечно, взять бы его поскорей домой. Но ведь Вы знаете — она дрянь, как большинство русских женщин. Напялила на себя каких-то дешевых гусарских жгутов, лихая дешевая конфедератка — просто глядеть совестно!..
Просто не знаю, что и придумать… Я боюсь, что он дома с лестницы бросится…
Вчера я видел Величко [1]
он Вам напишет. Тут еще одна богатая барыня, с которой я пишу портрет, пожертвовала в пользу К<онстантина> М<ихайловича> 100 руб. [2]
Я рекомендовал ей отправить А.С. Суворину эту сумму [3].
Потом учреждается лотерея — графиня Капнист и К° у меня просят туда же рисунки, — конечно, дам. Соберут кое-что. Будьте здоровы и не беспокойтесь — свет не без добрых людей.
Вашим поклон.
Ваш И. Репин
Инв. № 64089. На л. 2 об. помета рукой А. В. Жиркевича: «По- луч<ено> 12 апреля <18>90».
Впервые: Письма к писателям.С. 54.
№ 11
12 мая <18>90.
<Петербург>.
Дорогой Александр Владимирович,
Спасибо Вам за поэму [1].
А мне, наоборот — она печатная гораздо больше нравится, чем в первый раз при чтении Вами. Много в ней юности, цветов и жизнерадостного настроения; читается легко, впечатление приятное…
Ну, теперь о нашем бедном друге [2].
Недавно мы были у него с Горбуновым (Ив. Ив.) [3].
Просидели целый час с ним в садике (св. Николая). Он был совсем хорош; только на вопросы иногда отвечал с большим трудом. Сколько я ни повторял, он не мог рассказать нам, в котором часу он встает, что они завтракают, что обедают; словом, весь порядок дня. Как обращается с ним прислуга — ничего не мог рассказать. Всё только тихонько повторял: «Как-то странно, что-то такое все странное, никак понять не могу, все как-то странно» и т. д.
Чертков [4]
хотел взять его к себе в Воронежскую губернию, и за это брался Ив<ан> Иванов<ич> Горбунов. В самом деле, было бы очень хорошо. Там хутор, свежий воздух и проч., условия хорошие. Но доктор больницы сказал, что еще рано и, по его мнению, его еще выпускать отсюда нельзя. Мы уже сетовали на доктора. Заставили они Суворина съездить и убедить докторов. Но доктора оказались правы. Ему после нашего посещения сделалось хуже. Он намеревался броситься из окна. Его перевели в 3-е отделение.
Третьего дня была у меня Лид<ия> Конст<антиновна> [5]
и рассказывала, что он опять на буйной, говорит, страшно похудел, осунулся. Но он ей делал уже некоторые вопросы. Это знак хороший, и теперь доктора начинают надеяться на его выздоровление.
Они намерены через некоторое время отпускать его к жене с провожатым. Дай-то Бог!..
Простите, больше писать некогда.
Ваш И. Репин
Супруге поклон.
Инв. № 64090. Впервые: Письма к писателям. С. 54-55.
№ 12
<25-26 мая 1890>.
<Петербург>.
Дорогой Александр Владимирович,
Адрес Толстого — Тула [1].
Они всякий день почти посылают в Тулу за всякой всячиной, в том числе и за корреспонденцией.
Относительно моих замечаний по поводу Вашей поэмы — я Вам лично говорил уж, может быть больше даже, чем нужно. Повторение их было бы скучно для Вас, да и бесполезно теперь, по напечатании.
Каждый раз, как мне приходилось ехать на пароходике, я брал с собою Вашу поэму и с удовольствием проводил время: стих милый, легкий, молодой — успокоительно действует на нервы и приятно развлекает.
Воркуют милые созвучья и т. д.
Веруня [2]
прочла почти всю Вашу поэму, хотя она готовилась к экзамену (кончила 1-й, с сере- бр<яной> медалью) и ей некогда было. При быстрой памяти она запомнила много мест, иногда смешных.
О ст<атье> в «Граж<данине>» я слыхал — сукин сын, этот подлец Мещерский! Самый подлейший холуй, а не князь!.. [3]
О К<онстантине> М<ихайловиче> ничего нового не знаю, я готовлюсь к отъезду [4],
а тут еще эта комиссия академическая задерживает [5].
Завтра утр<ом> еду на дачу к детям [6].
Какой там у них рай!..
С письмом Ив<ана> Ал<ександровича> Гончарова поздравляю Вас — это нечто [7].
Если хотите мое мнение относительно будущих Ваших работ: избегайте отрывочности, быстрых скачков с предмета на другой, недостаточно крепкой связи общего содержания. Потом излишне жанровых словечек — уменьшительных. Не бойтесь подольше останавливаться на предмете и поглубже исчерпывать его. Видите, всё жалкие «прописные» премудрости! Я думаю, Вы в жизнь «ничего умнее не слыхали»!?? О Л. К. Фофановой не беспокойтесь — ее положение теперь гораздо лучше в материальном отношении, чем это было, когда она была вместе с мужем.
С Чертковым я немножко поссорился — он бесцеремонно стал сам поправлять мои рисунки — так я его так пугнул: будет помнить!.. [8]
Будьте здоровы.
Ваш И. Репин
Вашей супруге поклон, а сына расцелуйте за зубок. Это им иногда очень трудно дается.
Инв. № 64091. На л. 1 помета рукой А. В. Жиркевича: «Получ<ено> 29 мая 1890 г.».
Впервые: Письма к писателям с пропуском 1 фразы. С. 57.
И. Е. РЕПИН. Портрет Александра Владимировича Жиркевича. 1888
Холст, масло. 60 ×51. УОХМ
На обороте полустершаяся надпись: «Портрет с натуры Александра Владимировича Жиркевича работы друга его художника И. Е.Репина написан в Петрограде в квартире Репина, вечером при электрическом освещении в память посещения его мастерской А. В.Жиркевичем и его молодой женой. Написан черной масляной краской, разведенной скипидаром… г.Симбирск. А. В.Жиркевич. 18 июля 1922 г.»
№ 13
17 июля <18>90.
<Петербург>.
Дорогой Александр Владимирович,
Вы очень меня огорчили известием, что Вы больны и, как видно, серьезно! Однако я думаю, что деревня, если Вы сумеете хорошенько поскучать и побездельничать, отдохнуть спокойно — наверное восстановит Вас. Надеюсь и уповаю.
Я недавно вернулся. От газет не избежал-таки — подцепили: это в Одессе. В Константинополе я не был. Картина, конечно, все та же, давно известная Вам, — «Запор<ожцы>». Да, Бибиков [1]
меня поддел!.. Прислал вырезку, свой «Профиль» с меня. Я, конечно, ему без всякой церемонии отпел все, что я думаю об этом ненавистном мне жанре и о всех его тут нелепостях. Он прислал оправдательное письмо… Ну, что поделаешь с этими невменяемыми чудаками!! — Прекратить отношения.
А Вам я сейчас же по приезде, т. е. побывав у Фофанова, хотел писать. Его тут, бедного, как видно, совсем забыли. Как перевели тогда в верхнее, 2-е отделение, там и был до сих пор. А как ему хочется вырваться оттуда! Я сейчас же от него к Чечету; убеждал его отпустить Фофанова на свободу. Говорит, нельзя еще. Что у них теперь переполнено, и он отпустил бы его с радостью, если бы Фофанов был или безнадежен, или совсем поправился. А теперь он намерен еще подержать его. Обещал перевести его в 1-е отделение.
Какой жалкий стал К<онстантин> М<ихайлович>, похож на арестанта, несколько лет просидевшего в тюрьме; он мне так обрадовался и все убеждал хлопотать об его освобождении. На меня он смотрел уже, как на какого-нибудь начальника, которого надо просить. Бедный! Бедный! Я написал уже Горбунову, чтобы он приехал сюда. А в четверг я пойду опять к Чечету и буду его урезонивать выпустить Фофанова хотя на время.
Дети мои на Суйде, у них там очень хорошо, и я был там уже три раза по приезде. Делали прогулки, катались на лодке и верхами. Какой воздух!.. В городе тяжело, душно!..
Прокатился я очень хорошо и отдохнул отлично. — Через Москву в Нижний, по Волге: в Казани, Самаре, Саратове. От Царицына в Калач. По Дону в Ростов, Таганрог. Из Таганрога по Черному морю заезжал в Керчь, Феодосию, Ялту, Севастополь. Из Севастополя — в Одессу, оттуда в Киев и домой [2].
Жара была страшная! Раскаленная! Я остригся и даже обрился и потолстел. Но как нас морем трепало! Ах, какая это неприятность!!
Ваш И. Репин
А мнения Толстого и Гончарова и должны быть совершенно противуположны. Гончаров смотрит, конечно, как художник, только со стороны формы: форма хороша — значит, талант. Толстой же талант понимает только в том человеке, который своими произведениями кладет глубокий след в жизни человечества. Помимо искусства, которое для него последнее дело, талант своими идеями и новыми воззрениями представляет некоторое откровение в своей сфере.
А это утешительно, что Вы боитесь Вашей болезни. Серьезно больные легкими никогда ничего не думают и до последнего вздоха все надеются, что скоро поправятся.
Поклон Вашей супруге.
Инв. № 640992. Впервые: Письма к писателям. С. 59-61.
№ 14
22 июля <18>90 г.
<Петербург>.
Дорогой Александр Владимирович!
Чечет прав: Фофанов и дня не пробыл в 1-м отд<елении>. Опять хотел броситься из окна. Сторож едва схватил его за ногу. Теперь опять наверху, с решетками. Говорит все одно и то же.
Кажется, безнадежно!
Поправляйтесь.
Ваш И. Репин
Я его сильно усовещевал за его поступок, но в его словах трудно что-нибудь понять. «Да, если бы совсем выйти отсюда».
Инв. № 64093. Впервые: Письма к писателям. С. 61.
№ 15
13 авг<уста> <18>90.
<Петербург>.
Дорогой Александр Владимирович,
Фофанов опять подает надежды. Даже написал четверостишие, карандашом. Л<идия> К<онстантиновна> приносила показать. Хотела она было взять его на один день в Гатчино на дачу. Условились было, я взялся сопровождать поездку. Но потом благоразумно раздумали, и Чечет отсоветовал. Решили подождать месяца два, и тогда обещают отпустить его в виде опыта на продолжительный срок. Чечет не теряет надежды. Да и К<онстантину> М<ихайловичу> в последние разы, что я его видел, все лучше делается. Авось, Бог милостив.
Зато Вы меня печалите. Может быть, все обойдется хорошо. Вы поживете в Крыму, наберетесь новых сил жизни, новых мотивов поэзии. В Крыму есть кое-что взглянуть. В Севастополе Вы и без меня знаете, что смотреть — Вы военный чел<овек>. В Ялте — кладбище (красиво). В Феодосии — Айваз<овский> с его киоском воды [1].
Керчь не забудьте: поезжайте на курган Митридата, там много интересных памятников греч<еских> и скифских; в городе музейчик — есть очень хорошенькие вещицы греч<еские>, особенно золотые фигурки скифов. С горы Митридата великолепный вид на все стороны.
Читали ли Вы в «Сев<ерном> вест<нике>» Капустиной «Не ко двору» [2].
Я тут все еще нахожусь в восторге от Потапенка [3];
в «Вестнике Европы», июль и август, «На действительной службе». Вот талант! И какой светлый и глубокий ум! Оптимизм с реальной силой, со свежестью жизни. Могучая, ясная композиция; образы рельефны, характерны; слог простой, ясный, сдержанный; событие развивается быстро, жизненно и очень интересно. Местами есть такой захватывающий подъем духа, такой жизненный, настоящий, не шаблонный героизм, что просто в восторг приходишь. Давно уже я не читал с таким одушевлением.
Простите, что промедлил, застанет ли Вас письмо в Вильне?
Ваш И. Репин
Инв. № 64094. Впервые: Письма к писателям. С. 63.
№ 16
<27 августа 1890>.
<Петербург>.
Дорогой Александр Владимирович,
Лид<ия> К<онстантиновна> и меня смутила. Она показала мне письмо к ней Конст<антина> Мих<айловича> и стихи — совершенно здоровые и логичные то и другое. И сказала при этом, что его могут отпустить уже домой, но у нее не готова только квартира, чтобы перевозить его в Гатчино, где они намерены жить зиму. Дело состояло будто бы только за деньгами. Она намерена была написать Суворину о пособии на этот переезд выздоровевшего К<онстантина> М<ихайловича>. Тогда я сказал ей, если его отпускают, то чтобы она не медлила ни минуты (знаю, как К<онстантин> М<ихайлович> рвется на свободу). Я дал ей 45 рублей, нужные ей на выкуп из заклада одежи и вообще на переезд, как она рассчитала. Я также от души радовался и условился перевозить его вместе с ней в субботу. В пятницу мы отправились к К<онстантину> М<ихайловичу>, и я нашел его хотя и очень лучше, но все еще далеко не совсем. Однако отправились к Чечету — за отпуском. Тот сказал, что отпустить его еще раньше сентября конца невозможно. «Ведь я же вам говорил, — обратился он к Л<идии> К<онстантиновне>, — что ранее конца сент<ября> он не может быть выпущен. Видите, идет хорошо, а так мы испортим все дело».
Мы должны были согласиться с Чечетом и ретировались. Л<идия> К<онстантинов>на пошла наверх успокоить К<онстантина> М<ихайловича>, который страшно рвался домой: «Сейчас же нельзя ли?»
Суворину я написал тогда же о помощи Л<идии> К<онстантиновне>; она, вероятно, скоро получит и от него пособие. Так что Вы можете не беспокоиться: пока у нее есть, на все экстренности даже.
Очень жалею, дорогой мой, что Вы опять простудились. Теперь Вам надо беречься и скорей уезжать. Я думал, что Вы уже в Крыму.
Прощайте, некогда писать.
Ваш И. Репин
Инв. № 64095. На л. 1 помета рукой А. В. Жиркевича: «Получено 29 августа 1890». Впервые: Письма к писателям. С.64-65.
№ 17
7 сент<ября> <18>90.
<Петербург>.
Дорогой Александр Владимирович,
Прилагаю записку К<онстантина> М<ихайловича> [1],
которую я получил сегодня перед Вашим письмом (мать его принесла). Как видите, ему кажется, что Вы здесь.
Спасибо Вам за вырезку из «Новостей». Я с удовольствием прочитал этот беспристрастный отзыв присяжного критика [2].
А еще с большим удовольствием прочитывал выдержки из Вашей поэмы. Знаете, Ваши стихи имеют способность всё больше нравиться впоследствии. Да, это признак талантливости, настоящей, неподдельной и неиспорченной.
Вы напрасно так мрачно смотрите на Л<идию> К<онстантиновну>. Это правда, что она привыкает к подачкам; но, конечно, ведь и бедность и невозможность заработать. Да и прежнее их положение — все это ее воспитало уже жить на субсидии. А в этом случае она действительно желала его перевезти к себе.
Однако долго Вас держат в Вильне!
Семья моя только что переехала с дачи. Дети Вам кланяются и радуются вместе со мной успеху Вашей поэмы.
Ваш И. Репин
Инв. № 64096. Впервые: Письма к писателям. С. 65-66.
№ 18
<10 октября 1890>.
<Петербург>.
Дорогой Александр Владимирович,
Ваше письмо отдает свежестью, теплотою юга, солнцем — я рад за Вас[1]. Вам это во всех отношениях хорошо. А тут мозглятина. Фофанов уже недели две как дома: мы его свезли в общ<естве> моей дочери Веры и Лид<ии> Конст<антиновны>. Как он был рад и как не верил даже своему счастию; боялся, чтобы его опять не потянули назад!!. Ну, все это Вы, конечное, знаете от них самих.
Не побываете ли Вы в Гурзуфе? Там теперь Капустина со своей двоюр<одной> сестрой, больной. Если захотите обществ знакомых.
Я недавно тут на одном литер<атурном> обеде сидел около Скабичевского[2] и напомнил ему, что с удовольствием читал его отзыв о «Нивине»[3], кот<орый> мне понравился. Он сейчас пристал ко мне с расспросами об авторе: кто, каких лет, какого образования и т.д. и т.д. Все время мы говорили о Вас. Он очень хорошего мнения о Вас, на словах еще больше, чем писал в разборе. Я только на один вопрос не мог ответить ему: что Вам менее 30-ти или более 30-ти лет. Он кладет на Вас надежды большие. Многое вспоминал с большим удовольствием из Вашей поэмы, говорит, что Вы хороший живописец в слове — он очень добродушен.
Ну, просачивайтесь насквозь крымским солнцем, здоровьем, наливайтесь как полная виноградина, и выкидывайте в море вековечное всякую дрянь из себя.
Ваш И. Репин
Инв. № 64097. На л. 1. помета рукой А. В. Жиркевича: «Получено в Ялте 14 октября 1890». Впервые: Письма к писателям. С. 66-67.
№ 19
19 ноября <18>90.
<Петербург>.
Дорогой Александр Владимирович,
Простите Вы меня — писать некогда. Я все тут как раз думал о Вас, читая об эпохе в медицине Коха. Ведь Вам по-настоящему следует ехать в Берлин. У Вас еще в зародыше.
И Вам это стоило бы то же, вероятно, что и Крым.
У нас тут всё по-старому. Конст<антин> Мих<айлович> ночует у меня, когда приезжает по понедельникам на собрания литераторов и также по четвергам. У нас тут стоит страшный холодина — 17 мороза с крепчайшим ветром с севера — так жжет и пронизывает! Беда — улицы даже опустели, снег смело, извозчики бьются…
«Запорожцев» я еще не кончил. Какая трудная вещь кончить картину! Сколько жертв надо принести в пользу общей гармонии!.. Конца не предвижу: туго идет. Совсем на время картину закрыл.
Величко меня никогда не восхищал, и я не имею о нем общего определения. К. Льдова не читал [1].
Об этом молодце мы много толковали, и он не бездарность. Меня ужасно интересует Ваша повесть в прозе; что-то у Вас выйдет, очень любопытно!..
Буренин [2]
недавно затоптал в грязь Мережковского [3]
хвалил Величко!..
Семья моя благодарит Вас за память, кланяется Вам. А Вера с усиленной экспрессией, что выражается у нее топаньем ногой, рекомендует Вам немедленно ехать в Берлин — послушайтесь! Ой, послушайтесь!!!
Вас любящий И. Репин
Инв. № 64098. Впервые: Письма к писателям. С. 67-68. На конверте рукой И. Е. Репина: «Его Высокородию Александру Владимировичу Жиркевичу. Ялта. Дача Кикина (б. Всеволожского) по Левадийскому шоссе».
№ 20
9 генв<аря> <18>91 г.
<Петербург>.
Простите, дорогой Александр Владимирович, мне хотелось ответить Вам пообстоятельнее, а времени все не было, вот я и затянул свой ответ.
Но, ради Бога, что это Вы всё извиняетесь и как будто намерены секретничать! Ведь мы говорим о Толстом; все, что он говорит Вам, все это он прямо говорил мне; и он не станет кривить душою, как, я думаю, и не кривит ею никогда [1].
Следовательно, Вы, ради Создателя, без всяких галантерейностей и опасений говорите всю правду, без всякой мысли о какой-то сплетне и т.п. Разве мы не можем рассуждать объективно о таком важном предмете, как искусство?!
Я так же, как и Вы, не согласен с ним во многом. И что это за обязательство для художника иметь непременно прогрессивное влияние на публику? А если он не мыслитель? Он может быть человеком не высокого образования и т.д. Нет, художникам, я бы скорей сказал им, как Христос по поводу детей — мудрецам: аще не смиритеся, не внидете в Царство Божие. И что ж дуться лягушке в вола, если Бог не дал грандиозных размеров! Лучше же просто, искренно, не мудрствуя лукаво, передавать луч солнца на людей, если любишь Его, если Он тебя греет — Он согреет немножко и другого. Право, столько резонерства, столько ходульных самолюбий, сухих и циничных в глубине души, и все это пускает в глаза пыль прогресса, чтобы ослепить своим превосходством простые добрые сердца!..
Я согласен с Вами совершенно. Прекрасное есть великая вещь сама по себе. Как все явления природы существуют больше сами по себе и вести их в рабство перед одной идеей жестоко и несправедливо.
Я забыл, тот ли был разговор у нас с Л. Н. по поводу м<оих> картин, кажется, в этом роде; [2]
конечно, всякий человек воспринимает субъективно чужую мысль, а когда высказывает ее в споре, то иногда для выразительности своей идеи незаметно изменяет значительно. Ну, да ведь это не беда, худого тут я не вижу. Я готов был бы в защиту своих произведений исписать целую десть бумаги, доказывая значительность тех идей, которые представлялись мне в них, но это было бы глупо и неэтично [3].
Я уверен, что человек, доброжелательный к моему воззрению, поймет и сам мои идеи. А наше дело: образ. Надо дать образ тот, который рисуется у меня, который я написал и люблю по-своему — и пусть потом считают меня идиотом, недостойным доброго слова — мне все равно. Я знаю, что образы те переживут все премудрые измышления прогрессистов… Ах, некогда писать, да и отвык совсем…
Конст<антин> Мих<айлович> недавно читал мне ст<атью> о Ваших «Карт<инках> детства», котор<ую> он намерен поместить в «Дне»; очень тепло и хорошо написана [4].
Поклонитесь супруге Вашей. Очень извиняюсь, что на Ваше щедрое письмо и интересное для меня я ответил и скомканным и далеко не полным, как бы хотелось, ответом, — всё некогда. Вот и сейчас еду в комиссию [5]
к 9 ч<асам>. Просидим до половины первого.
Ваш И. Репин
Инв. № 64099. Впервые с сокращениями: Письма к писателям. С. 69-70.
№ 21
16 генв<аря> <18>91. №21
<Петербург>.
Дорогой Александр Владимирович!
Я виноват, до сих пор не успел поблагодарить Вашу супругу и Вас за прелестный подарок, портрет Вашего сына — прелестный мальчик! Я вставил его в новый альбом.
Меня очень обрадовала Капустина, описав, как Вы читали там у них Ваше новое произведение и как все трое прослезились (не исключая и автора). Жду с нетерпением прочитать Вас в прозе. Я, признаюсь, побаиваюсь: стихи Ваши — прелесть, а проза — боюсь, чтобы она не вышла на общий манер… Жду! Жду!..
А с Толстым за мои сюжеты Вы кокетничаете, милый друг мой. Вы знаете, как каждое слово его интересно, а потому Вы должны будете все дословно написать мне, как и что он говорил по отношению моих сюжетов, да и вообще все и о Вас самих — все это очень, очень интересно! [1]
Поклонитесь Вашей супруге. Еще раз за портрет спасибо!
Как, однако, теперь Ваше здоровье? — Не поленитесь, опишите подробно.
Ваш И. Репин
Я все также медленно подвигаюсь к своей выставке [2].
Кажется, опоздаю и отложу на будущую осень.
Сегодня ночевал у меня Конст<антин> Мих<айлович>. Сколько он мне читал новых своих вещей!! Превосходно! Я за него очень радуюсь. Жизнью в Гатчино он доволен; много работает и имеет вид свежий, бодрый. А к нему я не собрался — все некогда.
Я все занят академической комиссией. Ожидается много хорошего. Велик<ий> Князь Владимир [3]
относится очень сердечно и хорошо — я просто не ожидал. 21-го мая (вся комиссия) у него обедает.
Инв. № 64100. Впервые с сокращениями: Письма к писателям. С. 70-71.
№ 22
17 апр<еля> <18>91.
<Петербург>.
Дорогой Александр Владимирович,
Моя выставка откладывается до осени, не поспела теперь. Передвижная очень хорошо обошлась и без меня [1],
плата большой пустяк, чему я от души рад.
В профессора академии я пошел бы только тогда, если бы она переформировалась по тому проекту, который мы тут всю зиму сочиняли в комиссии.
Здесь жена гр. Л.Н.Толстого [2],
была у Государя, он ее очень хорошо принял; обещал сам быть цензором Л.Н. и говорил ей много лестных и серьезных вещей. Особенно он жалел, что такая крупная русская сила отделилась от всего народа, на почве религиозной, и замыкается в мелкое сектантство. Говорил, что он такой большой его поклонник, что о некоторых вещах его он не может даже судить, осуждать их. Много говорил. 55 минут ее продержал и водил к Государыне. Все это хорошо и, я думаю, это будет иметь даже хорошие последствия для Толстого и его деятельности. Может быть, он взмахнет пошире крыльями; а то ведь его этими репрессалиями* его вещей так раздражили. Ведь он все же колоссальное самолюбие.
А вот что дурно — друг наш К. М. Фоф<анов> опять начал пить!!! Я получил от нее такое письмо, что просто беда. Но я ей не во всем верю. Многое шито белыми нитками. А все-таки грустно! Очень грустно!..
Пожалуйста, сообщайте мне о дальнейшей судьбе Вашего прозаического рассказа. Г. Стасюлевич такой надутый сухарь, что мочи нет [3].
Поклонитесь Вашей семье. Мои все, слава Богу, здоровы. Мы тут все восхищаемся актрисой, итальянкой Дузе — талант [4].
И вот что значит — и язык незнаком, и пьесы избиты, а Малый театр ломится от аристократии, мест трудно достать, несмотря на большие цены!..
Будьте здоровы.
Ваш И. Репин
* От фр. repressailles — репрессивные меры (ред.).
Инв. № 64101. Публикуется впервые.
№ 23
28 апр<еля> <18>91.
<Петербург>.
Дорогой Александр Владимирович,
Мне кажется, что Вы преувеличиваете значение и особенно последствия визита гр. Толстой. Согласитесь, что лучше было бы, если бы гр. Л. Н., в начале же своей нравственно-публицистической деятельности, был бы под личным покровительством Государя? Он не впадал бы в крайности; взгляд его делался бы общее, шире и идее мира и добра он служил бы с большим успехом. И я думаю, что на него это будет иметь благотворное влияние. Ведь надо же, и в самом широком смысле, содействовать миру, а не стремиться порождать мелкую рознь из-за сугубых аллилуй.
Ах, как хороша статья Вл.Соловьева в «Вестн<ике> Европы» марта 9 [1]
— «Идолы и идеалы». Прочтите, если не читали. Вот ум! Вот правда! Как коротко, как ясно и неопровержимо!!!
К Фофанову я все собираюсь и никак не могу выбраться, все что-нибудь да помешает. Я получил от него очень милое и очень успокоительное письмо.
О Стрепетовой [2]
(попрошу Вас и супругу Вашу, чтобы это осталось строго между нами). Старшей дочери ее теперь около 20 лет, а сыну 14 лет. Конечно, она не молода. Женщина она нервная, болезненная, избалованная, как артистка сцены, следовательно, трудна в жизни (т.е. тяжела). Конечно, она умна и даровита, хотя и без образования. Она очень искренняя, с душой, но и требовательна и неуживчива. Она привлекает своей живостью, даром слова и ласковостью, когда в духе; но она ужасна, когда рассержена, и это часто бывает с ней. По-моему, жениться на ней опасно, но предсказывать ничего нельзя. Может быть, г. Погодин будет счастлив [3]
. Писарев [4]
очень милый, добродушный, весьма образованный человек, но что он выносил!! Правда, он увлекся красивой Гламой-Мещерской [5]
, а то, может быть, он и не бросил бы — трудно судить, но я бы ее побоялся. Горбатенькая, болезненная, пожилая, разбитая жизнью, худая — ну можно ли будет упрекнуть молодого человека, если он ее бросит?!! Если он любит ее, как человека, это, конечно, хорошо; но у молодых людей часто преобладает какая-нибудь идея, из-за которой они лезут на стену и делают всякого рода несообразности — вот чего я сильно боюсь.
Но это лучше знать Вам, Вы знаете г. Погодина, а я о нем не имею понятия.
Еще раз Вас и Вашу супругу поздравляю с праздниками, с прибавкой лучших моих пожеланий Вам с семьей.
Граф<иню> Толстую я сам не видал, но слышал от самых ближайших к ней здесь людей с мельчайшими подробностями.
Любящий Вас И. Репин
Ах, я и забыл поздравить Вас с повышением. От всей души поздравляю и радуюсь!!. [6] Я получил тогда Ваше письмо, только что отправив свое.
Инв. № 64102. Впервые с сокращениями: Письма к писателям. С. 72-73.
№ 24
22 июля <18>91.
<Петербург>.
Дорогой Александр Владимирович,
Только 19 июля я вернулся домой. Был в Москве на выставке, заезжал еще к двум знакомым [1]
и, наконец, 29 июня попал в Ясную Поляну, где прожил до 17 июля. Меня очень удивило, откуда распространилась эта нелепость, что Л. Н. Толстой поехал в Петербург! Все время он был дома, никуда не ездил. Он даже в Москву не хочет переезжать на зиму, куда едет его семья для детей.
Как чудесно я провел это время у них!!! Так было интересно во многих, многих отношениях. Л<ев> Н<иколаевич> все такой же неисчерпаемый источник силы, запросов, жизнедеятельности, глубины мысли и самобытности!.. Всего не написать, что было говорено и что видел я… [2]
Я вылепил с него бюст (подражание Ге) [3]
, написал его в его кабинете за работой и зарисовал несколько набросков в разных видах! [4]
Теперь принимаюсь за свою работу.
Простите, больше некогда писать.
Любящий Вас И. Репин
Я вегетарианствовать начал с 29 июня и очень доволен — чувствую себя очень хорошо, лучше чем от мяса. Толстой прав [5] .
Инв. № 64103. Впервые: Письма к писателям. С. 74.
№ 25
14 авгус<та> <18>91.
<Петербург>.
Дорогой Александр Владимирович,
Все откладывал, выбирая время исполнить Вашу просьбу о Толстом, и чувствую, что не дождусь. Напишу хоть что-нибудь, чтобы не заставлять ждать. Об Вас упоминал он не раз и о письме Вашем [1]
: «Ведь вот, приехал бы просто, и было бы хорошо…» Но у них в то время, правда, постоянно гости были, и самые разнообразные. Иногда дети графа спали на полу. Они очень гостеприимны, как Вы знаете. Но, признаюсь, даже мне было тяжело от гостей [2]
. Разговоров, как всегда с ним, было много. Но я так был поглощен его образом, который я ловил всякий момент, что часто (каюсь) слушал, даже Его, рассеянно. Знаете, когда полон другим, то многое пропускаешь и не ищешь мотивов. А раз я так нелепо стал с ним спорить; заметил, что мои положительные аргументы ему неприятны. Да разве он их не знает?! Но человек всегда из жизни, из этого бездонного колодезя, берет только то, что ему нравится; так и он. Он все тверже и упорнее стоит на стезе нравственности и ничего не хочет признавать [3]
.
Он закрывает глаза на свою прошлую жизнь, на молодость жизни вообще и думает, что все готово к перерождению жизни во всем человечестве, что все тяготятся старыми формами и готовы сбросить их, как оковы, хоть сейчас.
При мне он получил письмо от Н. С. Лескова. Тот спрашивал, «должны ли мы прийти на помощь голодающим и в какой форме. Что надо делать?» — «Ничего не делать, надо стараться нам быть лучше, добродетельней самим. Страшен не голод, а людская жестокость. Если мы будем добрее, сердечнее, голод пройдет незаметно» [4]
. Легко сказать!.. Впрочем, лично они (Толстые) очень помогают всем бедным. К ним отовсюду идут целые партии странников и всякого люда бедного.
Был разговор и о Вашей книге [5]
. «В ней ничего нет, — повторял он. — Да, звучный стих, живые образы, симпатично, как он сам, но ничего не дает, ничем меня не трогает». И всё в таком роде.
Об искусстве он и слышать не хочет, когда я заговорил о преимуществе для публики художественной формы. «Нет, она только лишняя, зачем вся эта раскраска? Я доволен тем даже, что теперь мои последние вещи (против войны и о воздержании) [6]
пишутся для чужих языков, — стараешься быть схематичнее, чтобы быть понятным огромному большинству в самых простых сравнениях. Выбрасываешь все локальное, местное и видишь одну суть».
Ах, всего не напишешь, и сейчас тороплюсь ехать.
Простите, не сердитесь, будьте здоровы.
Любящий Вас И. Репин
Да, еще Хохлов (знаете?!) [7] удивлялся, что Вы приняли должность военного прокурора.
Инв. № 64104. Впервые: Письма к писателям. С. 75-76.
№ 26
<4 сентября 1891>.
<Петербург>.
Дорогой Александр Владимирович,
Я уже писал Вам, что Толстой о Вас очень хорошего мнения. И если он не ответил Вам летом, то, может быть, по неимению времени, а не просил Вас, должно быть, по неимению места в доме. Вы себе представить не можете, сколько у них бывает гостей! Так мне казалось, и я думаю, так и было.
Когда приедете сюда, пожалуйста, прямо ко мне, — мне доставите… себя доставите, что мне так нравится.
Выставка моя, надеюсь, состоится в ноябре, так что Вы два зайца у меня убьете.
Вы такой тихий, спокойный, что обеспокоите меня разве только Вашим отъездом отсюда.
Поклонитесь Вашей супруге и поблагодарите от меня.
Дети Вам очень кланяются, часто Вас вспоминают!
Вера поступила на Высшие женск<ие> курсы, Юра — в 1-е реальное училище
на Вас<ильевском> остр<ове>, Таня — в Вас<иле>островскую женскую гимназию.
А Надя — в 7-й кл<асс> своей гимн<азии> Гедда [1]
. Теперь Юра, Таня живут на Вас<иль- евском> остр<ове> с матерью, это мне не очень нравится: их реже теперь буду видеть — далеко.
Будьте здоровы.
Всегда Ваш И. Репин
Инв. № 64105. На л. 1 помета рукой А. В. Жиркевича: «Получено 6 сентября 1891». Впервые: Письма к писателям. С. 76.
№ 27
Воскрес<енье>. 24.
Ноябрь, 1891. <Петербург>.
Дорогой Александр Владимирович,
Я в страшной суете; выставка открывается во вторник, 26 ноября, пробудет до 10 генв<аря>*. Вы всегда успеете. Комната у меня давно пустует, ждет Вас, там только и спал Константин Мих<айлович>. Ах, несчастный!.. Он опять пьет!!.
Кланяюсь Вашей супруге. Ах, не именинница ли она сегодня — поздравляю, если так. Простите, тороплюсь в Академию, устраивать.
Ваш И. Репин
* См. письмо 21, примеч. 2.
Инв. № 64106. Впервые: Письма к писателям. С. 79.
№ 28
16 генв<аря> <18>92.
<Петербург>.
Дорогой Александр Владимирович,
Так много прошло времени от посещения Государем нашей выставки, что я, пожалуй, не сумею воспроизвести Вам подробности. Жалею, что не имел времени раньше написать под свежим впечатлением. Государь очень внимательно и с большим интересом рассматривал все вещи: даже «Арест в деревне» [1]
, по желанию В<еликого> К<нязя> Владимира, вытащили ему. Но особенно он восхищался «Запорожцами» и портретом Кюи [2]
.
Царь уехал с Наследником, и Дм<итрий> Константинович уехал [3]
. Остался только Владимир с женой М<арией> П<авловной> [4]
в зале Совета Акад<емии>. Я был в большом восхищении от посещения и, главное, от такого искреннего удовольствия, с каким Царь смотрел на мои работы. О покупке я никогда не мечтал… Вдруг В<еликий> Кн<язь> подзывает меня и говорит, что Госуд<арь> покупает мою картину. — Я ушам не верю — кланяюсь.
— Но теперь вопрос. Во сколько вы цените ваш труд? Конечно, Государь не торгуется. Но желательно знать, сколько она стоит?
— Ваше Высочество, — отвечаю я, — я очень счастлив. Конечно, я работал долго над своей картиной. И знаю, что Государь платил и Семирадскому [5]
, и Беккеру [6]
большие суммы. Может быть, мой труд менее интересен… Но теперь такое тяжелое время… Я и не рассчитывал… Мне казалось, теперь не до картин Его Вел<ичеству>…
— Это все равно, вы должны ценить ваш труд, сколько он вам стоил, чтобы вам было не убыточно.
Я сказал, что я назначу самую минимальную цену; и сказал.
— Да, картина этого стоит.
После этого они, и В<еликий> Кн<язь> и Вел<икая> Княгиня, попрощались с нами и уехали.
Я, конечно, очень рад [7]
.
После 20 генв<аря> выставку, в очень сокращенном виде, повезу в Москву [8]
. Т.е. поеду устроить. Может быть, она поместится в Историческом музее.
Очень жалею, что тороплюсь и должен оторваться от беседы с Вами!
Будьте здоровы. Поклон Вашей семье.
Ваш И. Репин
Инв. № 64107. Публикуется впервые.
№ 29
15 марта <18>92.
<Петербург>.
Ай, вей мир!.. [1]
Простите, дорогой Александр Владимирович!.. До сих пор не мог Вам написать… А сколько событий!!! Не знаю, с чего и начать. Был в Москве, был в четырех голодных губерниях, видал ужасы быта; блудил в дорогах, утопал с лошадьми в сугробах…. Был у Толстого… [2]
Много, много интересного; но писать об этом и долго и некогда, а время летит, а я через неделю опять еду в Москву, чтобы закрыть там свою выставку [3]
.
Много времени пропало даром, и я до сих пор не мог даже, хоть на цыпочках, тихонько приступить к тому, что хотелось делать; всё больше хлопоты, починки, поправки… пустяки…
Будьте здоровы; семье Вашей мой дружеский, сердечный привет посылаю.
Ваш И. Репин
Инв. № 64108. Впервые: Письма к писателям. С. 88-89.
№ 30
21 марта <18>92.
<Петербург>.
Дорогой Александр Владимирович,
Поздравляю Вас и Екатерину Константиновну с дочерью [1]
. Я очень рад, что у Вас дочь. Вы увидите, какой это хороший народ и как много утешения у Вас впереди от этого прекрасного божьего созданья. И любовь и дружба кровная, самая неиссякаемая, родилась Вам на свет в этом крошечном существе…
Спасибо Вам за Ваш Бахчисарай [2]
. Мы его за чаем перечитывали с Надей, она его уже знает наизусть, — прекрасная вещь, чудесные описания природы, много поэзии… Знаете, я только против одного: старик-монах всего только два года в монастыре — маловато как будто.
Я забыл Вам ответить насчет Щеглова. Я не читал, хотя и слыхал, об его этом этюде. Тут еще есть, появился «Дневник толстовца» Ильина — подловатая вещь. Этот шулер или психопат пренаивно жалуется, что он не успел ободрать Н. Н. Ге до нитки. Он возил картину Ге по Европе и в Америку и везде терпел только убытки. В продолжение 6-месячного вояжа своего он истребовал от Ге более 4-х тысяч рублей и за то, что Ге издержал пятую и не мог ему отдать и ее (это Ге получил от Третьякова 5000 р. за картину «Христ<ос> перед Пилатом»), этот наивный мазурик Ильин, со своей женой вкупе, напечатал пасквиль и на Ге, и на Толстого, да ведь какой!!. Разживется еще и на книжке — продажа ее идет бойко… К черту эту мразь!.. [3]
Обнимаю, поздравляю и Вас и супругу Вашу и прощаюсь, бо тороплюсь…
Ваш И. Репин
А я все эти дни умираю… Умираю да умираю, — что же, пора!
«Да и ее не скоро выходишь», — сказал один солдат, смерть т. е. — это правда.
Инв. № 64109. Впервые: Письма к писателям. С. 89-90.
№ 31
26 апр<еля> <18>92.
<Петербург>.
Дорогой Александр Владимирович,
Простите меня, голубчик мой, — я был в полной уверенности, что я Вам ответил и поблагодарил Вас за оттиск «против убеждений» [1]
. Вот до чего я стал рассеян к моей старости!.. Представьте себе, что в чтении мне Ваша эта вещь во сто раз больше понравилась; я был в восхищении!.. И вот теперь даже мне кажется, что я пишу это Вам во второй раз и пишу как-то слабее, как повторение, а будто бы я Вам уже написал под свежим впечатлением, горячо, восторженно… В печати я прочитал ее два раза, и с каждым разом мне более нравилось. Описания природы великолепны. И я, сколько ни анализировал композиции всей вещи, нигде не могу придраться — все так естественно просто и изящно по своей художественной правде.
Одна писательница сказала, ища, как видно, что бы критиковать: «нехорошо только, — кажется, что автор здесь за телесное наказание». Но что спорить с этим! Всегда объективно пишущего автора можно упрекать в чем кому угодно, — он правдиво пишет за все стороны жизни.
Но какой осел Берг!!! Подумаешь, этакая дубина решает, что хорошо и что дурно!! [2]
. А знаете, я очень рад, что так случилось, что сама судьба отрезывает Вас от этого вонючего переулка обскурантов. Что ни говорите, и как бы мы ни думали в порывах раздражения против разумности света — гуманности, все же, если посмотрите глубоко и честно вдаль, то увидите ясно свет правды вечной. И что значат по дороге эти темные колышки, силуэты, которые на мгновение закрывают нам яркую, вечную звезду!.. Сделайте шаг правее или левее, и Вы увидите, что Божия правда гуманности, добра спокойно сияет всем, кто не хочет прятаться в норы и трущобы… Да, там грязь, злоба, убийство, сытое брюхо наглеца физической силы, апломб органического позитивиста. А здесь смешной Дон Кихот, оттертый от земных благ, жалкий альтруист… Не довольно ли этой «немножко философии»?
Простите, не сердитесь, удивляюсь сам, как это я забыл Вам ответить. Мне даже кажется, что не пропало ли мое письмо, так много писал я Вам в своем уме.
Мне полегче; я строго запретил себе подыматься после завтрака в мастерскую и всегда приглашаю себя в это время опускаться на диванчик в своей комнатке, с газетой — дремлю, потом еду куда-нибудь на пароходике по практическим делам и возвращаюсь к обеду.
Все еще не купил себе уголка. Дети здоровы, кланяются Вам. Поклонитесь Вашей супруге, целую мысленно Ваших юнцов.
Ваш И. Репин
Инв. № 64110. Впервые: Письма к писателям. С. 90-91.
№ 32
10 июня <18>92.
«Здравницы», близ Витебска.
Дорогой мой Александр Владимирович,
Простите, что до сих пор не мог ничего написать Вам. А было что. Смотрите на адрес: Здравницы [1]
; это мое теперь именьице, 14 верст от Витебска. Хорошенький уголок, только страшно не устроен. И я с 5-ти час. утра вместе со своими поденщиками работаю на солнце, на воздухе, на берегу прекрасной, но злой и быстрой Зап<адной> Двины. Надо укрепить берега, а то нас снесет в воду. Работа большая, но весело. Лесок тоже страшно запущен. Есть арендатор, и потому хлопот меньше, но это опасно в дальнейшем будущем. Я учусь здесь у прежней хозяйки Софьи Авкс<ентьевны> Яцкевич, умной хозяйки, старушки-девы, хозяйствовать, но едва ли смогу.
Вера и Надя со мною, кажется, не скучают. Место веселое, да и погода не дурна.
Вы меня очень тронули Вашим последним письмом, и я часто думаю о Вашей правдивой драме с возвышенной любовью. Очень, очень интересно; предмет нелегкий, тема никем еще не забыта, чтобы быть новой.
А, знаете, ведь мы теперь соседи! Не приедете ли к нам? Только у нас так все еще не устроено, что гостей приглашать нельзя. С Вами-то мы бы по-военному пробились.
В 20-х ч<ислах> мая мы переехали сюда, и я сразу купаться начал, вода теплая. Взялся я было и за очистку леса, тоже веселая работа. Но прежде надо укрепиться против воды.
Письмо адресуйте — Витебск. Арендатор наших коров, жид, через день ездит в город и привозит почту и все прочее.
Передайте мой сердечный привет Вашей милой семье молодой.
К Толстому прискитался было какой-то швед, кот<орый> перещеголял Диогена. Питается только сырыми кореньями да овощами, носит на голом теле только засаленный халат и грязен как свинья. Увлек он Л<ьва> Н<иколаеви>ча своим образом жизни, и тот чуть было не поплатился жизнью от этой свиной диеты. А швед спит на голом полу, под голову бутылка вместо подушки. Графиня страшно возмутилась, прогнала этого 70-лет<него> сумасброда и едва отходила своего упрямого супруга [2]
. Теперь он опять в Бегичевке.
Как жаль, что Вы не особенно здоровы, отдыхайте побольше, не увлекайтесь через край работой. Летом надо больше гулять на воздухе, в сосновом лесу.
Ваш И. Репин
Инв. № 64111. Впервые: Письма к писателям. С.91-92.
№ 33
28 июля <18>92.
<Петербург>.
Дорогой Александр Владимирович,
Какой неприятный казус вышел. Еврея арендатора наших коров, кот<орый> возил нам почту, арестовали, как не имеющего права здесь жить и выслали; а тут рабочая пора зашла, и я долго не мог ответить Вам. Я, разумеется, очень, очень обрадован Вашим обещанием приехать сюда. Теперь даже и удобств поприбавилось. Жду, жду Вас, если это только Вас не обременит как-нибудь. Мы все здесь пробудем до конца августа, т. е. последних чисел (Надю придется везти в конце).
А ехать так: в Витебск, а из Витебска взять извозчика (стоит 2 рубля). И сказать ему, что надо ехать на «Слободу», на Койтово в Здравнёво — это и есть наше гнездо. От Витебска 15 верст, ехать через паром. Или же, если вода будет, как теперь, высока, сесть Вам в Витебске на пароход, и, когда начнете подъезжать к Койтову, велите дать свисток, и, подъезжая к Здравнёву, т. е. к нам, дайте другой, мы вышлем под Вас лодку и снимем Вас (на пароходе стоит 15 коп.). Но только напишите, если можно, когда Вы будете в Витебске, я, пожалуй, приеду за Вами на своей таратайке и кляче рабочей — не успели еще мы здесь обзавестись ничем как следует. Все старо, ползет и валится — столько хлопот! Да, если успеете, черкните, какого числа и с каким поездом Вы будете в Витебске.
Пароход идет из Витебска часов в 10 утра, мимо нас он проходит в 12 — не совсем аккуратно, и особенно здесь страшно неаккуратно.
О Фофанове я ни слуху ни духу не имею здесь.
Привозите, привозите, голубчик, Вашу вещь, почитаете нам, а мы послушаем.
Будьте здоровы и кланяйтесь Вашей семье, а Вера и Надя Вам кланяются.
Ваш И. Репин
Инв. № 64112. Впервые с сокращениями: Письма к писателям. С.92-93.
№ 34
<18>92 г. 14 окт<ября>.
<Петербург>.
Дорогой Александр Владимирович,
Вероятно, Ваше письмо теперь в Витебске ждет, пока я буду там. Я поеду туда через неделю. Так вот Вы как! В Ясной побывали!.. [1]
Браво. А я все собирался, собирался туда, да и не попал. В Петербурге я еще никого из наших общих друзей не видал и ничего не слыхал о Конст<антине> Михайловиче. Я так привык к деревенской жизни, что городская мне совсем тяжела стала. Даже прошлый понедельник я пропустил интересное чтение Андреевского [2]
о дневнике Башкирцевой [3]
— поздно начинается, не могу, устаю, нездоровится. Да, пора удалиться пасти свиней. Бог с ним, с этим суетливым городом… Напишите подробнее о пребывании Вашем у Толстых, что там было интересного. Признаюсь, не получая долго от Вас, я подумал: может быть, Вы после последнего разговора со мною по дороге в Витебск изменили ко мне отношения… Всяко бывает.
Будьте здоровы, поклонитесь Вашей супруге. Мои Вам очень кланяются.
В Здравнёве у нас потом шло хорошо, и погода стояла бесподобная, уезжать не хотелось.
Ваш И. Репин
Инв. № 64113. Впервые: Письма к писателям. С. 93.
№ 35
6 дек<абря> <18>92.
<Петербург>.
Дорогой Александр Владимирович,
Вероятно, письмо мое не дошло до Вас. А я писал Вам обо всем. И по поводу Ясной Поляны и здесь что делается. А я всё думал, что Вы приедете, как прежде намеревались, в декабре, и потому не пишете.
Привозите, привозите повесть — почитаете, интересно. А я теперь только что дочитал прекрасную вещь, сильную — «Прогресс нравственности» Летурно [1]
. Как жаль, что книгу эту (сначала и разрешили Павленкову) сожгли уже отпечатанную сколько-то тыс<яч>. Вот так книга! Вот этому я верю.
Мы тут слушаем очень интересные лекции Лесгафта в Соляном городке о воспитании ребенка [2]
. Как жаль, что и Вы и Ваша супруга не сидите с нами рядом и не слушаете этих глубоко научных истин. Так интересно! Эта масса влияний на новорожденного. Эти неизгладимые последствия всех воздействий на организм. Последовательное, законное развитие, эволюция всех его дарований, заимствование, подражание и т. д. Мне даже не перечесть Вам программы всего, что говорится каждую среду за полтора часа этим живым, умным, полным убеждений, сильным стариком.
Прощайте, тороплюсь.
Поклон Вашей милой семье.
Ваш И. Репин
Надя очень счастлива своими медицинскими курсами. Остриглась, как мальчик, и учится, как добросовестный студент.
Вашу комнатку скоро займет у нас немка-хозяйка, кот<орую> мы берем для языка и порядка в доме. Но места у нас еще много — Вы знаете.
Инв. № 64114. Впервые: Письма к писателям. С. 93-94.
№ 36
26 дек<абря> <18>92.
<Петербург>.
С праздником Вас и Вашу семью поздравляем, дорогой Александр Владимирович.
Если Вы спрашиваете о фельдшерских женских курсах, куда поступила Надя [1]
(или лекарских помощниц), то туда принимают окончивших курс гимназий или духовных училищ, не моложе 18 и не старше 28 лет. Есть еще Надеждинские акушерские курсы, туда можно поступить и без полного гимназического аттестата. Курс два года. А в Рождественских (где Надя) курс 4 года.
Есть еще на Выборгской при Академии медиц<инской> школа фельдшеров. Туда принимаются только мальчики; подробностей не знаю.
Благодарю Вас за адрес Герарда; вчера я был у него [2]
.
Я все собираюсь приехать в Москву и не хочется: так я не люблю езды, да и холода стоят ужасные. А надо — есть маленький заказец.
Дочери мои ничего себе — работают понемногу, а сын все болен был. Вот уже более 3-х недель я его не вижу — бедный мальчик!
У нас тут всё концерты с благотворительной целью; завтра некрасовский — литературного фонда.
Будьте здоровы.
Ваш И. Репин
Инв. № 64115. Печатается по копии рукой А. В. Жиркевича. На л. 1 помета Жиркевича: «Копия с письма ко мне И. Е. Репина, подаренного врачу Гейденрейху, кол<лекционирующему> автографы». На л. 2 ниже текста письма помета: «Верно с подлинника. Ал. Жиркевич». Впервые: Письма к писателям. С. 94-95.
№ 37
<14 февраля 1893>.
<Петербург>.
Дорогой Александр Владимирович,
Вы меня очень обеспокоили Вашей болезнью, пожалуйста, черкните, когда совсем поправитесь.
О Стрепетовой ведь мы, кажется, с Вами много говорили. Я удивляюсь только, что этот чудак Погодин мог любить эту Бабу-Ягу. Он застрелился. А спектакль, кажется, состоялся. Впрочем, я не интересовался этим. Как актриса и чтица мне эта Стрепетова со своей мещанско-московской утрировкой чувств неприятна. Ну, можно ли стреляться из-за такой старой подошвы!
Однако Ваш приезд сюда все откладывается. А я теперь пишу портр<ет> с В. Н. Герарда [1]
. А Христа я переделал до неузнаваемости — не кончен [2]
. На Передвижную выставку, кот<о- рая> сегодня открывается [3]
, я отправил: портр<ет> В<еликого> Кн<язя> Константина Константиновича [4]
, Спасовича [5]
и 2 этюда с Веры и Нади [6]
.
Антокольского выставка [7]
превосходна, чудесные вещи, расставлены изящно, комфортабельно, а его «Ермак» [8]
— просто грандиозная вещь! И еще там много хорошего и восхитительного, особенно спящий амур на саркофаге.
На Новый год я приехал в Москву и пробыл там две недели, все больше у Толстых. Рисов<ал> акварель со Л<ьва> Николаевича (опять в его кабинете за работой, — иначе его боялся беспокоить, да и ему надоело позировать). Это я делал по заказу «Севера» [9]
. А в то же время писал масл<яными> кр<асками> портр<ет> с Татьяны Львовны по заказу гр.Толстой [10]
. Очень весело провел это время. Москва такая живая стала, особенно по искусству. Столько нового только в Париже увидишь.
А это меня наводит на мысль, что москвичи, вероятно, самое даровитое, в смысле выдержки и силы жизни, — русское племя, и оно опять, как при Иоанне III, возьмет Россию в свои руки. Вся эта петербургская немецкая официальность только давит и ничего своего не создает.
Было много выставок (чудесных), спектаклей домашних и живых картин. И гремят всё купцы, конечно, интеллигентные, прошедшие университет. Какая роскошь обстановки! Какие салоны теперь у них развелись на Болвановках, в Барышах, в Пупышах!!! [11]
А Толстой производил на меня какое-то жалкое впечатление своей несокрушимой верой в миражи сантиментальности, односторонности…
Фофанова видел всего один раз. Жалкий, все бедствует. Какой несчастный… Да, многих людей следовало бы брать обществу под опеку.
Поклонитесь Вашей супруге. Вера и Надя кланяются Вам.
Ваш И. Репин
Инв. № 64116. На л. 1 помета рукой А. В. Жиркевича: «Получено 16 февраля 1893».
Впервые: Письма к писателям. С. 96-97.
№ 38
14 марта <18>93.
<Петербург>.
Дорогой Александр Владимирович,
Нахожусь в недоумении, писал ли я Вам ответ на Ваше письмо или только писал его в своем уме; и мне кажется, что я Вам отвечал уже. Отвратительная рассеянность. Даже сейчас не знаю, — мне кажется, я отвечал Вам и на последнее письмо.
Ни одним словом Толстые не выразили, чтобы они причисляли Вас к авантюристам. Но у них перебывает такая масса таких разнообразных народов. Жизнь их до того переплетена с личностями, постоянно новыми; корреспонденция их так многочисленна; приезды, отъезды так часты; отношения так разнообразны, что их даже спрашивать трудно, как они относятся к такому или другому лицу. Вырабатывается в таких случаях общий шаблон ответов, безобидных, легких, не дающих никакого повода что-нибудь предполагать.
Особенно мне они ничего не могли сказать дурного о Вас (да и можно ли!!!), зная, что я с Вами в дружеских отношениях.
Словом, на этот счет я ничего не могу Вам сказать, — я ничего не заметил. Может быть, с тех пор как произошла перемена в Вашей службе, они не одобряют ее по принципу? Да, они больше принципиалы.
У нас теперь тут идут большие разговоры о новом философе Нитче (Нитще) [1]
. Ученик Шопенгауэра [2]
, он проповедует еллинизм, индивидуализм, в самом анархическом смысле, и аристократизм — в интеллектуальном. Считает христианство страшным упадком и порчей человечества. Презирает плоды нынешней цивилизации — нивелировку характеров, ослабление энергии личности; и засорение жизни посредственным хламом дюжинной работы по всем отраслям развития — благодаря доступу дрессировки в широком размере.
И как вы думаете, кто этим увлечен? — Ге — этот толстовец. Достанется ему в Москве от Льва. Спасович, Андреевский и проч. — очень увлечены Нитче.
Однако Нитче сходил с ума и только теперь, говорят, поправился.
Вера и Надя Вам кланяются. С Юрой я хочу съездить в Здравнёво в конце марта или начале апреля, еще не знаю — Вас уведомлю. Это зависит и от погоды, и от моих здесь дел.
Поклон Вашей супруге.
Ваш И. Репин
Инв. № 64117. Впервые с сокращениями: Письма к писателям. С. 100-101.
№ 39
<23 апреля 1893>.
<Петербург>.
Простите, дорогой Александр Владимирович. Все это время я так тороплюсь с окончанием некоторых портретов, что устаю страшно. По два сеанса в день! Герарда кончил. Все картины пришлось отложить в долгий ящик — нужны деньги.
С Юрой я не ездил в Здравнёво, как хотел, на Пасхе; теперь к нам трудно пробраться — Двина гуляет; даже писем уже давно не было.
В конце месяца, а по всей вероятности в начале мая, мы уедем туда.
В последних литер<атурных> собраниях Мережковский просвещал нас насчет символизма Ибсена [1]
и вообще. Интересно, но как неумолимо в мир проникают идеи декадентства! Как мода: как бы уродлива ни была она, но всякий, особенно характер средней силы, вступает в рядовые нового поветрия и счастлив…
Полонского «Собаки» [2]
ужасно грубая вещь по тривиальности языка и по безвкусию.
Толстые, отец с дочерьми, переезжают из Москвы в Ясную Поляну.
Читали ли Вы Суворина «В конце века, любовь»? [3]
Небезынтересная вещь. Очень содержательна и местами с большим талантом написана. Тоже и он сразу примкнул к новизне. Мистичность, религиозность, загадочность явлений увлекли его до искренности. Да, несомненно, явления мира не исчерпаны нами, да, вероятно, и никогда не будут исчерпаны. Но болтания с чужого голоса, но люди без реального участия, конечно, не только не помогут, а опошлят и отодвинут новое открытие.
Будьте здоровы. Поклонитесь от нас Вашей супруге. Дети Вам очень кланяются.
Ваш И. Репин
Я думал окончить вариант «Запорожцев» [4]
и послать в Мюнхен, но, кажется, не успею.
А какая у Вас прекрасная идея: весна, кот<орую> Вы любите, делает Вас всегда больным; напишите стихи на эту тему.
Конечно, к Вам в Вильно нам заехать невозможно. Теперь моего Христа Вы не узнали бы. Это совсем уже другая картина. Просто: «Аскет» в пустыне; не кончен еще [5]
.
Инв. № 64118. На л. 1. Помета рукой А. В. Жиркевича: «Получено 25 апреля 1893 г.». Впервые с сокращениями: Письма к писателям.С. 102-103.
№ 40
16 мая <18>93.
Здравнёво.
Вы угадали, дорогой Александр Владимирович, я действительно в Здравнёве две недели; наслаждаюсь прекраснейшей погодой и чудным воздухом. Как мы все здесь желаем дождя! А он точно дразнит нас: собирается, хмурится дня три, пылит, дует, — думаешь: ну, слава Богу, вот он, дождик, и, верно, сильный, с грозой… не тут-то было — десять капель всего, и опять солнце, опять сушь…
Набережная моя цела, вода была небольшая; только снизу, аршина три, повымыла вода грунт из-под камней, и они осели; надобно засыпать щебнем…
Но у меня теперь другая затея — надстройка над домом мезонина в виде башни. Сейчас только я купил лесу на 371 рубль. Теперь дело за плотниками. Нам придется перейти во флигель на дворе. Из потолка здесь и теперь сыплется, а начнется стройка, воображаю, что будет!.. Как бы я желал, чтобы к Вашему приезду сюда все было отстроено.
В Виленскую школу этюд я подарю с удовольствием, но, конечно, это исполнить можно не ранее осени [1]
.
Вера и Надя, слава Богу, здоровы, кланяются Вам. Надя мне хорошо помогает по хозяйству. Похожа стала на мальчика, даже оделась — брюки, сапоги, блуза, берет — совсем «паныч», бабы не узнают ее; стрижена под гребенку, коротко.
Работаю здесь мало — только эскизы, даже этюдов не начинал еще.
Поздно в этом году зелень развернулась. Яблони еще только развертывают листочки. По ночам все время было понижение до 0°. Только ночи три тепло стоит. Хлеба и трава здесь плоховаты теперь — сухо.
Будьте здоровы.
Ваш И. Репин
Инв. № 64119. Впервые: Письма к писателям. С. 104.
№ 41
29 июля <18>93.
Здравнёво.
Дорогой Александр Владимирович,
Помнится мне, что на первое письмо Ваше я отвечал, что дом еще не готов, а я ждал тогда Юру, Таню с учителем. И вот мы более двух недель жили в маленьком флигеле на дворе, все 8 чел<овек>.
Третьего дня дети все уехали к матери, и я теперь один здесь. Вот бы Вам приехать! А большой дом все еще не готов. Недели через две начнется штукатурка внутри, и, по всей вероятности, до зимы я уже не стану переходить туда. Числа около 15 авг<уста> Вера и Надя возвратятся сюда, чтобы пожить здесь до 1 сент<ября>. — Я адресовал Вам в Вильно, так как Вы писали, что будете в разъездах. А второго письма Вашего я не получил. Удивляюсь, кажется, всегда аккуратно ко мне письма доходят.
У меня совсем завертелась голова от хлопот. Сенокос, уборка хлеба, доставка леса, кирпичу, извести, песку, глины, моху, драниц, пильщиков, шелевок, красок, масла. Вязать снопы, возить с поля, реставрировать ригу, вывозить щебень и щепу в поле. Слава Богу, пришло на подмогу 8 чел<овек> солдатиков. В антракте, по утрам, я успевал с ними корчевать пни и докончить просеки в лесу, которые мы сами начали шутя на границе.
А сколько неприятности с плотниками!.. Подрядчик прогорел, и я кончаю уже платя рабочим помесячно. Маляры мошенники. Большинство рабочих лентяи. Везде нужен глаз. И в Здравнёве это лето целое поселение рабочих и сколько жидов!..
Вот в каком роде выходит теперь наш дом [1]
.
Вид с флигеля на двор.
Крашен под цвет светлого и темного дерева, крыша цвета цинка. Старый дом обшивается заново досками.
Будьте здоровы.
Ваш И. Репин
Инв. № 64120. Впервые с сокращениями: Письма к писателям. С. 105.
№ 42
15 августа <18>93.
Здравнёво.
Дорогой Александр Владимирович,
Неужели Вы и последнего моего письма не получили? Я адресовал его в Вильно к Вашему возвращению с дачи. Вчера вернулись сюда Вера и Надя, и я только теперь узнал из письма Вашего к Вере, что Вы не получаете посланных мною Вам писем.
Я думаю в сентябре месяце уехать месяца на два в Италию [1]
. Если все будет обстоять благополучно, я думаю заехать к Вам на денек в Вильно. Будете ли Вы там? Если будете, то мы спишемся, когда бы я Вам не помешал. А я попросил бы Вас к тому времени позаняться немножко городом — этой старой столицей Литвы (теперь это удобно по свежим следам археологов), и показать ее мне, разумеется, если у Вас будет время и охота. А я теперь немножко заинтересован Белоруссией и Литвой, и мне бы очень хотелось собрать в Вильне медку в свою ячейку. А если этого не случится, то, во всяком случае, мне будет довольно утешения от свидания с Вами и наслаждения от Ваших трудов, с которыми, надеюсь, Вы на этот раз поделитесь со мною.
На днях мне попалось письмо Капустиной из Гурзуфа три года назад. Так как оно касается Вас, то я и прилагаю его Вам в виде приятного леденца; не обидьтесь — это, конечно, искренняя похвала, и я ее разделяю.
Отвечайте в Здравнёво, я будут здесь до 1 сент<ября>.
Вера и Надя очень благодарят Вас за любезное радушие Ваше и просят меня передать их сердечный привет. И Вашей супруге — от меня.
Ваш И. Репин
Инв. № 64121. Впервые: Письма к писателям. С. 105-106.
№ 43
СПб., Калинкина пл., 3/5[1].
14 окт<ября> <18>93.
Дорогой Александр Владимирович,
Не знаю, где Вы теперь. Пишу наудачу в Вильно. Завтра я наконец еду за границу. Еду с Юрой. Недалеко от Двинска заеду денька на два к Веревкиным — Уцяны, Ковенск<ой> губ<ернии> [1]
[2]
. Если Вы в Вильне, то отвечайте немедленно туда мне. Я бы с радостью заехал на денек в Вильно. Если ответа не будет, то проеду до Варшавы, где пробуду один день. А потом в Вену и т.д.
Я все время был в страшных хлопотах и не мог ничего определенного ответить Вам о посещении Попова. Теперь, конечно, время пропущено.
Будьте здоровы.
Ваш И. Репин
Уцяны. Марианне Владимировне Веревкиной, с перед<ачей> мне. Не позже понедельника 17 окт<ября>.
Инв. № 64122. Впервые: Письма к писателям. С. 107.
№ 44
10 генв<аря> <18>94.
Неаполь.
Дорогой Александр Владимирович,
Действительно здесь чудеса и красоты невыразимые; часто не верится даже, что это действительность. Только Вы напрасно думаете, что я что-нибудь вывезу отсюда в смысле собственного произведения. Да я не затем и ехал. — Отдохнуть, посмотреть, без всякой задней мысли.
Но в Италии новая школа так поднялась! Глубокий внутренний талант везде бьет ключом и виден в каждом пустяке. В расписанном кафе часто глаз не оторвать от стенных панно. Какие колористы и с каким вкусом! Весь окружающий рай с золотыми яблоками в виде апельсин, мандарин, лимонов, пальм, кактусов и цветов, самых невероятных форм. И чарующего теплого моря и страшного призрака — Везувия, со всеми адскими гротами Сольфазаре и Сибиллы Кумейской — все это легко, свободно, изящно выливается в созданиях местной школы — неаполитанской, самой талантливой, непосредственной и новой, без всяких рефлексов тяжелого ума — поют как птицы небесные.
Климат здесь чудный, — теперь, как у нас в мае; жизнь дешева; изобилие и разнообразие плодов невероятное. Народу масса, отели полны богатыми англичанами. Море производит всяких съедобных существ: есть невероятных форм рыбы, каракатицы в огромных размерах. Устрицы, омары, кораллы, черепахи… Ну, как бы, кажется, не богатеть такому чудесному краю?!. Но здесь бедность, да ведь какая!! Нет денег, — кроме медных и бумажек ничего не осталось в стране. Большого труда стоит разменять 10 фр<анков>, а с 50 берут промен даже в богатых ресторанах. Бегают, бегают и часто нельзя ничего купить, если нет медных. Приходится таскать с собою массу медяков… Очевидно, эту сладкую страну съедают паразиты, и это — немцы. Они все прибрали к своим рукам. Торговля, рестораны, отели, железные дороги, конки, все значительные места — все это в немецком владении; даже всю прислугу, все это наполнили немцами. Пиво привозят из Германии. Прелестный итальянский язык в презрении, — звучит гнусный Deutschland с высоко поднятой жирной, белобрысой рожей господствующей нации.
Прекрасные, бледные, захудалые итальянцы кипят злобой, взрываются вспышки, как было здесь, в Неаполе, до нашего приезда, как недавно взорвало в Палермо. Тройств<енный> союз [1]
— вот их разоритель, он их съест. В «Трибуне» (иллюстрир<ованной> газ<ете>) была карикатура: Вильгельм [2]
— жирный бык в каске, Гумберт [3]
— лягушка дуется в вола, а внизу лежит Италия, раздавленная оружием; вдали — взрыв на Этне.
Немцы поселили в итальянцах злую антипатию к французам и русским и всё валят на них.
Юра собирает здесь коллекции морских звезд и других раковин. Какой страшный Везувий!!!
Юра благодарит Вас. Кланяемся Екатерине Константиновне и поздравляем с Новым годом.
Ваш И. Репин
Свои письма я прекратил писать, — вышло много непоправимых неприятностей и даже ссоры. Жалею даже, что писал их [4]
. Меня Вейнберг [5]
подбил — это человек, от которого надо подальше.
Даже в кофейнях играют немецкие посредственные оркестры, а талантливые итальянцы, как нищие, поют у окон богатых отелей англичанам и немцам, — не бросит ли кто сольдо (1 У коп.).
Мы скоро поедем в Палермо, ненадолго. Адресовать можете сюда: Napoli, poste restante. E. Repin.
Инв. № 64123. Впервые с сокращениями: Письма к писателям. С. 108-109.
№ 45
21 февр<аля> <18>94.
Неаполь.
Дорогой Александр Владимирович,
Мы до сих пор еще не были в Палермо. Всё понемногу знакомились с окрестностями Неаполя. Какая прелесть Иския! И особенно Казамигиола, разрушенная землетрясением. Вот остров, полный чудес, точно в древней Греции, в гомеровское время находишься.
Работаю я почти ничего и ничтожно.
А время проводим так: утром идем в кафе завтракать, заходим на почту, возвращаемся; до завтрака второго чем-нибудь занимаемся. Потом куда-нибудь гуляем до вечера. Вечером учимся с учит<елем> итальянскому языку, пьем чай, пишем, читаем, в 11 ложимся спать. Живем у самого моря, на воспетой «Санта Лучии», у нас два балкона, вид на Везувий, Пор- чичи, Кастеламару, Сорренто и Капри. Кв<артира> наша сост<оит> из одной комнаты, высокой, поместительной, во втором этаже.
Теперь здесь цветут миндали, и теплота уже совсем летняя. Солнце ходит уже высоко и греет здорово. Какое странное здесь положение луны и звезд. Луна в зените, а звезды совсем иначе.
У Юры очень разболелся зуб, и это расстроило нас на целую неделю. Слава Богу, вырвали. Теперь станем собираться в Палермо.
Если промедлите ответом, то пишите в Рим, там мы будем нед<ели> через три. Благодарю Вас за доброе отношение к моим письмам [1]
. Теперь они перешли в «Неделю». Надеюсь, и гаерство Буренина [2]
дошло до Вас? Вот нахал! Этот кабацкий болван во всеуслышание распевает свою мещанскую идиллию:
Зло-ой ловец поставил сетку
Для-а-а поги-и-бели твоей.
А еще ломается, упрекает Верещагина за жестокость.
Подпись малосведущего о Брюллове редактора ему авторитет.
«Великолепное невежество! Худ<ожник> не знает карт<ин> Брюллова!» — Картина эта плохая, а рисунок совсем другой эпохи и превосходный, только тема одна [3]
. Да что, с этим наглым профаном связываться не стоит!
Неаполитанская шк<ола> живописи ничего общего с великими маст<ерами> Возрождения не имеет; это именно смесь итальянского с европейским и много оригинальности, много языческого элемента.
Будьте здоровы.
Ваш И. Репин
Инв. № 64124. Впервые: Письма к писателям. С. 111-112.
№ 46
16 марта <18>94.
Неаполь.
Дорогой Александр Владимирович,
Вчера вернулись мы из Сицилии, где провели две недели. Сколько прелести в этой южной окраине! И особенно характера и памятников древней Греции. Какой есть театр, высеченный в скале в Сиракузах!.. Очень жалею, что не имею времени писать.
Теперь собираемся на Капри провести там несколько деньков и потом в Рим.
Спешу Вам ответить только на главное: ради Бога, ничего не пишите Суворину и вообще по этому мерзкому скандалу ничего не предпринимайте. Это надо презирать и игнорировать. Я так досадую, что Стасов напечатал часть моего письма к нему по поводу Буренина [1]
. Я никогда не решился бы ступить на эту ругательную ногу с Бурениным. — Это последнее дело! Ничего, кроме гадости, пошлости, из этого не выйдет.
Прошу Вас, порвите и уничтожьте, если Вы что и написали; и никогда не следует на рынке ругаться с пьяными прощалыгами и торговками… В Суворине вы встретите только предателя. Я уже знаю это по опыту; он добрый, но бесхарактерный.
Простите — масса мелочей, укладка Юриных редкостей и т.п., торопят.
Будьте здоровы. Поклонитесь от нас Вашей милой семье.
Ваш И. Репин
Что знаете о Константине Михайловиче? Черкните мне в Рим.
У меня на столе «Царство Божие внутри вас» (на русск<ом>языке), вчера начали читать. Я выписал здесь из Берлина — интересная книга [2]
.
Корреспонденцию свою в журн<ал> я совсем прекратил. Даешь только материал для скандализирования, и, собственно, писать что-нибудь существенное так опасно! — Огромная ответственность, перетолковывание и быстрые приговоры — все это тяжело переносить.
Инв. № 64125. Впервые с сокращениями: Письма к писателям. С. 112.
№ 47
Сиенна.
11 апр<еля> <18>94.
Дорогой Александр Владимирович,
Если бы постоянно была цветущая весна, мы бы пригляделись, привыкли бы к ней, и она не производила бы на нас чарующего впечатления. Я испытываю теперь на себе уже равнодушие к прелестнейшей весне Италии. Скоро уже два месяца, как не прекращаясь цветут чудесной красоты деревья. Всю зиму мы видим здесь необыкновенные красоты природы… И я замечаю, что уже привыкаю к ним, начинаю считать их обыкновенным аксессуаром дорог и городов. Восхищает и волнует меня только архитектура средневековой Италии. Ее мало; она фатально разрушается; невежественно перестраивалась академическими педантами 18-го и 19 веков. И те перлы, которые уцелели то в Палермо, то в Мессине, то в Ассизи, то в Перуджии, то вот здесь, наконец, в Сиенне, производят совсем сказочное впечатление. Обворожительна эта наивность, невероятен этот размах гения архитектуры и поразительно это богатство средств и необъятность работы по тонкости и любви в выполнении и по роскоши материалов.
Никогда и нигде архитекторы не достигали такой цельности и красоты ситуаций целых городков, нигде не умели они так приспособиться к местностям и воспользоваться кстати всем, что давали им окружающие условия. Ах, что писать эти слова да термины — все это ничто; я желал бы поставить Вас теперь на piazzadel Campo перед старой ратушей 13-го в<ека>. Местность площади покатая, и архитектор так и вымостил ее веером книзу, так что она делает вид плоского амфитеатра [1]
.
Как это удобно для всяких торжеств! Как это красиво! И как это не казенно, смело, оригинально, уютно! Просто восторг!..
Завтра мы едем во Флоренцию и скоро попрощаемся с веселой, беззаботной, цветущей Италией. Нигде в целом мире нет, я думаю, такой анархии и такой веселой жизни. Многие, и особенно немцы, бранят итальянцев и называют их мошенниками. Правда, в Неаполитанском крае не без грабителей, собственно, мелких; но что это в сравнении с тем, как итальянцев объегорили немцы!..
Я воображаю, как будет вспоминаться мне эта сказочная страна, когда и теперь часто не верится, что существует наяву. Посмотрите с террасы в Ассизи, во Фраскати на даль, кот<орая> на первый взгляд покажется морем. Поезжайте из Альбано во Фраскати и далее по шоссе, особенно теперь, весной, — не верится, что на земле.
Но Италия нас гонит домой — погода испортилась: дожди, дожди уже дня четыре. Зато какая зелень, когда блеснет солнце!.. Будет урожай.
Прощайте, если найдете свободную минутку, черкните в Париж — poste restante. Но я теперь очень тороплюсь домой. Там останусь недолго.
Ваш И. Репин
Инв. № 64126. Впервые: Письма к писателям С. 113-114.
№ 48
20 июня 1894.
Здравнёво.
Дорогой друг Александр Владимирович,
Позапоздав в Париже да еще в Берлине и вернувшись поскорей уже в Петербург, я был в больших хлопотах. Здесь по переезде в Здравнёво опять суета сует — постройка все еще доделывается и конца нет работам.
Я очень рад, что жена с Юрой и Таней приехала жить сюда [1]
; здесь так недоставало хозяйки. И мы теперь всей семьей в сборе. Перебрались опять в большой дом, хотя все еще переделываются старые полы и т<ому> под<обное>.
И вот я и забыл, отчего это от Вас я так давно не имею известий, а я, кажется, Вам не писал?
Еще было обстоятельство, выбившее нас из колеи нашей сутолоки, — похороны отца [2]
. 90-летн<ий> старик жил уже без всякого сознания, одной только физической жизнью.
Но смерть и похороны всегда имеют нечто торжественное и глубоко значительное.
В Петербурге я не виделся с К<онстантином> Михайловичем. Не знаете ли Вы, что с ним? Пишите мне скорей, где Вы и как Ваше здоровье.
Вашей милой семье передайте наш сердечный привет.
Ваш И. Репин
Инв. № 64127. Впервые: Письма к писателям. С. 114.
№ 49
30 июля 1894 г.
Здравнёво.
Дорогой Александр Владимирович,
По отношению к искусству я нахожусь теперь в очень безнадежном состоянии: все, что ни задумано, кажется мне мелким, все, что ни пишу — кажется плохим, тяжелым, не художественным. Так что почти бросил работать красками и карандашами [1]
. Писал некоторое время пером — свои воспоминания о Ге. Интересная личность; с ним соединена очень назидательная идея в нашем искусстве.
Хочу поместить это в «Артисте», — было бы кстати [2]
. Но ответа еще не получил от них. Да, сюда и журнал к нам все лето не доходит. Что это — Вы пишете, что они меня произвели в обер-офицерские дети? Вот чудаки. Могли бы справиться, ведь я еще жив.
Неужели Л. Н. Толстой продает имение Ге? Не ошибка ли? может быть, кто из его сыновей?
К 1 сент<ября> надеюсь быть в Петербурге. Не знаю, как пойдет там. Меня это немножко пугает. Молодежь теперь очень избалована, очень взыскательна. Я поступаю только в виде опыта, ничем не связываюсь прочно. Чтобы сейчас же тягу, если окажусь неспособным и бесполезным к этой миссии.
Мои благодарят Вас за привет. Просим передать Вашей супруге наш поклон ото всех.
Ваш И. Репин
Нет, в это лето никто из художников не приедет ко мне. Вот и лето пошло к концу, а у меня тут всё еще не всё устроено. Надоело, да и пугаюсь я, что так раскутился, ничего не производя, — как бы на мель не сесть.
Инв. № 64128. Впервые с сокращениями: Письма к писателям. С.114-115.
№ 50
18 сент<ября> 1894.
СПб., Калинкина пл., 3/5.
Дорогой Александр Владимирович,
Издание моих работ Экспед<ицией> загот<овления> госуд<арственных> бумаг стоит очень дорого — 12 р. [1]
Вчера я справлялся, могу ли я приобрести несколько экз<емпляров> для себя подешевле. Сказали, невозможно, так как печаталось в небольш<ом> кол<ичестве> экз<емпляров> и самой Экспедиции стоит гораздо дороже, чем она назначила прод<аж- ную> цену. В самом деле, издание сделано роскошно, и положена масса самого добросовестного и высокохудожественного труда. Особенно гравюры Франка [2]
; Бобров [3]
тоже «Дьякона» очень хорошо награвировал офортом. Но уж как они меня расписали в биографии и очерке деятельности! — Ложись и умирай. Просто со стыда читать не мог: «гениальный, великий» [4]
. Можно ли доводить эпитеты до такой профанации! Будет еще мне за это от ревнителей справедливости по заслугам!
Вам я не советую затрачиваться на этот альбом. Разумеется, рассуждая разумно, он не стоит этой цены. К Вашему приезду я достану для Вас отдельными оттисками некот<орые> гравюры Франка, напр<имер>, Ел<еонора> Дузе — вышла превосходно. «Дьякона» — Боброва и «Короля Лира» красками (посредств<ом> трех негативов — очень интересно и весьма близко к оригиналу, кот<орый> находится у Герарда). А насчет разного отношения поляков и нас к своей истории, это совершенно естественно. Они живут только воспоминаниями о своей погибшей, томящейся в неволе политической жизни. Повернется ли сердце вспоминать при этом случае что-нибудь худое о родной матери, страдающей и взывающей к ним, к тем людям культурным, нежным душою, пропитанным шляхетски-рыцарским характером?!..
Можно ли сравнить их с богатырем варваром, Иванушкой дурачком. Он махает еще своей исполинскою дубиной и прокладывает себе широкие дороги то к морю-окияну, то к злым татаровьям. Непоследовательно и дико; то угнетает ближних родственников в неволе, то защищает и вызволяет с неволи плененных братьев. Много грехов на его душе, он часто чувствует их; глубоко, по-варварски бичует себя, надевает вериги и юродствует. Он полон жизни; и преступления, и благодеяния, и поцелуи, и убийства совершаются в его многочисленной семье, и он не имеет понятия о приличиях виноградного листика: все сознает, все видит — у него есть большие задатки к культу правды. Он открыто сознается в своих и прошлых и нынешних злодействах, и горячо стремится к спасению души своей…
Не попадались ли Вам две кн<ижки> «Истор<ического> вестника», «Идеалы в искусстве» — две статьи Сементковского? (июнь и июль 94 г.). Вот где человек старается изо всех сил опошлить все наши дела, и мысли, и задачи — Антокольского и меня. Так и чувствуется нововременская тенденция [5]
.
Сколько теперь мне хлопот предстоит с Академией!
Ваш И. Репин
К сожалению, я этой статьи не читал; «Нов<ого> вр<емени>» давно уже не видел. Все лето я читал маленькую газетку «Свет» и нахожу, что больше и не следует тратить время на газету.
Инв. № 64129. Впервые с сокращениями: Письма к писателям. С. 115-116.
№ 51
3 окт<ября 18>94.
СПб., Калинкина площ., 3/5.
Дорогой Александр Владимирович,
Деньги в Экспед<ицию> заг<отовления> гос<ударственных> бум<аг> за альбом мною внесены, Вы напрасно посылали. В самом деле, как бы не вышло путаницы. Директор за границей — я даже и никакой уступки не мог выхлопотать — не у кого.
Приемные экзамены начались сегодня; народу более 200 чел<овек>, ужас! Наполнено два античных зала, составлено четыре группы и четыре модели — натура, слегка задрапированная. Классы и мастерские будут переполнены сразу.
Между поступающими большое разнообразие: кто из глубокой провинции, самоучка, кто из Парижа, из школ Каролюса-Дюрана [1]
, Кормона [2]
; есть и офицеры, есть бывшие учителя и барышни. В продолжение двух часов едва успели разместить их по местам и №, по группам. Порядок образцовый; все идет хорошо. Работы домашние — есть курьезы! Вечером, в 5 часов, все это население наполнит четыре натурных класса, — тут уж полная натура, — будут рисовать карандашом. Им дают 7 дней для испытания, засим будем их распределять по достоинству.
Я остаюсь в своей кварт<ире> и мастерской; только для моих учеников в Академии мне дали большую мастерскую; переезжать туда я еще боюсь; может быть, и не перееду. Матэ [3]
устроился отлично в Академии.
Вы пишете о Буренинском походе: в «Нов<ом> врем<ени>» образовалась теперь целая шайка хищных неудачников-художников, и вот они теперь делают на нас вылазки из всех закоулков ходячей прессы — уши вянут читать все мерзости и анонимные письма, которыми теперь засыпают гр. Ив. Ив. Толстого (вице-президента Акад<емии>) [4]
.
Мы решились молчать и ответим самим делом. Дело идет прекрасно под эту ругань, пасквиль и издевательства этой разнузданной сволочи.
Боюсь, что Герард не располагает отдельными оттисками своего портрета. Я вообще ничего не успел узнать — послан ли ему экземпл<яр> издания, я ведь совсем в стороне стою.
Будьте здоровы.
Ваш И. Репин
Недавно я от сына Ге узнал здесь печальные новости. Сын его Николай, племянница Зоя и все последователи и гордость Л. Н.Толстого — бросили толстовизм и бегут. Теперь в Николаеве; девиз их: «надо богатеть». Бросили даже семьи свои [5] .
Инв. № 64130. Впервые с сокращениями: Письма к писателям. С. 116-117.
№ 52
30 окт<ября> <18>94.
<Петербург>.
Да, дорогой Александр Владимирович, помимо всех благ, которые Государь сделал для нас, художников, и для меня в частности, я, еще гораздо раньше, просто обожал этого Монарха. Еще в 1883 году я писал одному приятелю в Чугуев: «Если бы Россия должна была выбирать себе царя, из всех, живущих ныне, самых известных и выдающихся людей, — она сделала бы самый лучший выбор, остановившись на Александре Ш-м». «У Саши душа чистая как кристалл», — сказал про него его предшественник, покойн<ый> Наследник Никол<ай> Алекс<андрович>. [1]
Боголюбов [2]
тоже с юности знал эту правдивую, светлую душу; русскую, широкую, народную душу…
Сообщу Вам несколько фактов из последних дней Государя — может быть, Вы уже их знаете — земля слухом полнится.
Когда Он узнал, что болезнь Его неизлечима и дни Его сочтены, он просил не беспокоить Его докторами, лекарствами и диетой. От докторов запирался. И вопреки настоянию Захарьина [3]
не выходить на балкон, сказал ему, что он остается на балконе по «Высочайшему повелению». Заказывал любимые пирожки против предписания докторов и выливал чернила в мочу, чтобы избавить ее от медицинского исследования. Как истинно русский человек, он искренно и горячо молился последние дни. Он был уже слаб, когда приезжал от<ец> Иван [4]
— не вставал с кресла. И все пришли в ужас, когда подсмотрели Его уединившегося для молитвы с о. Иваном — Государь стоял на коленах и горячо молился с живым праведником. Как Он стал на колени!!. Невероятно!
Государь очень успокоился, когда увидел теперь Алису [5]
, уже вполне взрослой; она Ему чрезвычайно понравилась. «Ну, это будет хорошо», — сказал Он и с Наследника взял слово, чтобы тот перевенчался на 3-й день после Его похорон.
Он уже спокойно и просто (как готовится благочестивый русский мужик) готовился к смерти. Потребовал сочинения манифестов на свою смерть и вычеркивал слова, относящиеся к восхвалению Его личности. О всех делах выражал уже свою последнюю волю…
Петербург в трауре, но мне не нравится наш траур — много белого, коротенькие флажки, даже на конках, придают городу какой-то шутливый тон.
Куда грандиозней и впечатлительней был иллюминован трауром Краков по случаю смерти Матейко! Там развевались черные флаги массивной шерстяной материи, с полновесными кистями; на разных солидных древках и величиною во всю высоту 3-этажных домов. А наш траур какой-то куцый, с Апраксина рынка. Это, большею частью, белый коленкор с черными коленкоровыми же каймами, и куцый, куцый, так и трещит на ветерке, лоснясь бликами по изломам узкой штуки. «И дешево и сердито». Апраксинец бойко торгует.
Будьте здоровы.
Ваш И. Репин
Мы будем смотреть похоронную процессию из окон Акад<емии> худ<ожеств>. Провезут через Ник<олаевский> мост.
«Патриотизма» Л. Толстого я не читал [6]
; зато вчера читал в сборнике «Путь-дорога» его повесть из вр<емен> первых христиан, очень интересно [7]
и особенно отрицательная сторона языческой доблести — неумолимо выражена.
Христианская бледнеет.
Инв. № 64131. Впервые с сокращениями: Письма к писателям. С. 117.
№ 53
11 дек<абря> <18>94.
<Петербург>.
Дорогой Александр Владимирович,
За Вас так сердце болит. Как здоровье Вашей супруги? Ответьте поскорей.
Прождав Вас в четверг на свой вечер (много и горячо спорили), я в 2 часа отправился разыскивать Вас — думал, Вы захворали, но узнал, что Вы уехали по случаю внезапной болезни жены. В воскр<есенье> получил Ваше письмо. В понедельн<ик> из литературного вечера, где Мережковск<ий> чит<ал> отрывки из своего истор<ического> романа «Юлиан Отступник» (я думаю, что это настоящее его дело — было много интересного), я привез к себе ночевать Конст<антина> Михайловича, и мы вместе еще перечитывали Ваше письмо и горевали.
Вчера у меня состоялась первая беседа с учен<иками> Академии. Навалило народу челов<ек> 400 — жара, духота страшная. Но впечатление я вынес серьезное и глубокое. Среда учеников Академии, судя по их импровизованным речам, ответам и общим вставкам слушателей, — это уже высокообразованная среда. С твердыми, благородными и серьезными убеждениями во взгляде на искусство и на жизнь; вели себя так сдержанно, порядочно и с таким тактом, что можно было только радоваться. В такой многочисленной толпе и при таких неудобных условиях, тесноте, и претендовать невозможно было бы, если бы не было такого строгого порядка.
Будьте здоровы. Пишите поскорей!
Ваш И. Репин
Инв. № 64132. Впервые с сокращениями: Письма к писателям. С. 119-120.
№ 54
18 дек<абря> <18>94.
<Петербург>.
Дорогой Александр Владимирович,
Напрасно Вы беспокоитесь о разных галантерейностях, до того ли Вам теперь! Пишите — что и как Екатерина Константиновна?
На беседе нашей академич<еской> были только ученики, да ведь их 448 человек, и были, говорят, почти все. Посторонних не пускают у нас; даже художников кончивших не было, — это только между своими.
Вопрос, на который и рассуждали все 1 У ч<аса>, был задан мною: должны ли пластические искусства служить только социальным идеалам или они имеют свои, присущие этим искусствам идеалы? [1]
Много было высказано интересного и дельного. Вторая беседа все еще не состоялась — времени не было. Но желание есть большое у многих повторять. Просили даже задавать вопросы вперед, чтобы к ним готовиться. Я, собственно, только руководил прением, наблюдал порядок возражающих, иногда и сам возражал и объяснял мысль.
Герарда, Дузе, к<ороля> Лира и головк<у> с акв<арели> я Вам вышлю в непрод<оложитель- ном> времени.
Ох, все думается о Вас, Вам теперь не до рисунков и не до разговоров о лекциях.
Прощайте, тороплюсь на репетицию оперы «Борис Годунов» Мусоргского [2]
в одн<ом> частном доме. Это чудная вещь. Глубоко музыкальная, оригинальная и страшной силы.
Ваш И. Репин
А об Виленской школе рис<ования> у нас будет общий академический разговор — это дело не частное [3] .
Инв. № 64133. Впервые: Письма к писателям. С. 120.
№ 55
3 февр<аля> <18>95.
<Петербург>.
Дорогой Александр Владимирович,
Простите, голубчик мой, что я так долго не отвечал Вам. Мне все хотелось послать Вам обещанные и давно отложенные для Вас гравюру и проч. Хотел еще присоединить и этюд для Виленской школы… И вот в том-то и беда — надо все это закупорить хорошенько самому; поверите ли — ни минуты свободного времени. То в Академию, то домой. То, наконец, царские сеансы [1]
. Вот о чем стоит Вам написать.
На прошлой только неделе состоялось три сеанса, т.е. в понед<ельник>, 28, — 1-й сеанс, полтора часа; во вторник, 29, час; и вчера, полчаса. Лепит в это же время Антокольский, и кончает свой медальон Васютинский [2]
.
Мы приезжаем во дворец в час и раньше. Государь выходит к нам в два часа; его всегда сопровождает Императрица и все время остается здесь, во время нашей работы.
В первый сеанс приходила и Мать Царица [3]
. Все они нам дают руку и очень приветливо относятся. Государь производит необыкновенно симпатичное впечатление. Он очень добр, мягок и ласков. Разговаривает о многих вещах просто и серьезно. В Государыне все царственно; Она необыкновенно серьезна всегда. Она очень красива и имеет прекрасную фигуру. А знаете ли, в Государе 2 арш<ина> и 7 У вершка росту. Вчера — я отмерил эту заметку на своем холсте; я считал Его ниже ростом; и это только от сравнения с прежним Императором он казался маленького роста — он выше меня и всех нас трех, работающих там…
Я так обрадовался, что Екатерине Константине лучше. Пишите, пожалуйста, как идет? Здорова ли она теперь?
Простите еще раз, не сердитесь. При первом же свободном часике исправлю свою неаккуратность.
Ваш И. Репин
Но знаете ли, у нас с Антокольским идет преплохо и портрет и бюст Его.
Инв. № 64134. Впервые с сокращениями: Письма к писателям. С. 121.
№ 56
<13 марта 1895>.
<Петербург>.
Дорогой Александр Владимирович,
Думал я, думал о Виленской школе и ничего лучше не придумал, как послать ей академический этюд и, пожалуй, даже рисунок с натурщиков, за котор<ые> я получил серебр<яные> медали. Но Вас прошу узнать наперед, примут ли они? Это, может быть, не будет отвечать характеру школы, — я не знаю.
Было, как всегда у меня, так много хлопот, что я никак не мог собраться ответить Вам.
Государя портрет я кончил; было всего 7 сеансов. Много раз откладывали. Он был не совсем здоров — инфлуэнция (все проклятая и их не щадит). Государь всегда был очень мил, любезен, хотя позировал плохо. Все находят мой портр<ет> похожим и не бранят. С Государыни всего было два сеанса. Обещала еще после Пасхи позировать. Первый сеанс был очень неудачный: у Государыни, как оказалось, уже начиналась инфлуэнция. На втором, перед отъездом в Царское, она был очень красива и интересна; жаль, сеансу помешала В<еликая> К<нягиня> Елиз<авета> Федоровна [1]
, кот<орая> во весь сеанс, стараясь развлечь Императрицу, болтала и отвлекала ее голову от настоящего положения в свою сторону. Императрица имеет в себе много содержательного и веского, хотя говорит мало: с Государем всегда по-английски, с нами — по-французски. Русского слова я от нее еще не слыхал. Даже г. Шнейдер, ее учительнице русск<ого> языка, которая тихонько говорит ей по-русски, она отвечала по-немецки.
У меня, вероятно, ничего не выйдет из портрета Государыни. Трудно: она почти не позирует и сеансы коротки, а с фотографии скучно работать: так, вероятно, брошу неконченным.
Антокольскому я говорил Ваше желание прислать ему свое творение — он очень рад, конечно. Апухтина [2]
прозу я не читал — все некогда. Читал Чехова рассказы, Дедлова («Еврей») — очень недурно [3]
. Но все это меркнет перед «Хозяином и работником» [4].
Вы, конечно, читали этот перл, как и весь свет прочел его теперь. Чисто художественная вещица; тенденция только в самой малой степени, почти незаметна и почти не мешает.
Как здоровье Екатерины Константиновны? Пишите, пожалуйста, не сердитесь.
Ваш И. Репин
Мои Вам очень кланяются.
К<онстантина> Мих<айловича> давно уже и я не видал.
Инв. № 64135. На л. 1 помета рукой А. В. Жиркевича: «Получено 15 марта 1895».
Впервые с сокращениями: Письма к писателям.С. 123.
№ 57
9 апр<еля> <18>95.
<Петербург>.
Дорогой Александр Владимирович,
Разумеется, я буду очень счастлив, если Вы летом соберетесь навестить меня в Здравнёве. Здесь я так устал от сутолоки, дел и обязанностей; надеюсь летом даже поработать. Теперь там у меня, хотя и не совсем, все же устроено настолько, что можно будет, забыв материальную сторону, поработать для искусства.
Я все еще в Виленскую школу не отправлял этюда: думал, что, может быть, кое-что прибавит Академия из своих оригиналов. Но гр. Толстой [1]
сказал мне, что в школу Трутнева уже отправили много кое-чего из Академии.
Желаю Вам с семейством Вашим всякого благополучия и, главное, не хворать, не хворать
Ваш И. Репин
Антокольский был очень тронут Вашей книжкой. Вчера он уехал в Париж. Государыня «не совсем здорова», позировать в этом году ей уже нельзя. Бюст он окончил, а мой портрет откладывается до будущ<его> года.
Привозите непременно Ваши работы в Здравнёво, там, если будет Ваша ласка, почитаете мне.
Семья моя, слава Богу, здорова. Сейчас проводили Веру в Москву, захотелось ей проветриться, покататься в обществе одной дамы даже и по Волге. Впрочем, я ей советовал, погостив в Москве, вернуться сюда поскорей.
Инв. № 64136. Впервые: Письма к писателям. С.124-125.
№ 58
14 апр<еля> <18>95.
<Петербург>.
Дорогой Александр Владимирович,
Посоветуйте г. Трутневу непременно и поскорей написать в Академию официальную бумагу, изложив в ней все нужды школы, в зависимости от повышенного ценза в приеме учеников в Академию из школ.
Антокольский об Юре преувеличил. Я очень рад, что он побывал у Вас [1]
.
Приезжайте, приезжайте ко мне летом. Поклон Вашей семье.
Ваш И. Репин
Инв. № 64137. Впервые: Письма к писателям. С. 125.
№ 59
10 июня <18>95 г.
Здравнёво.
Дорогой Александр Владимирович,
Здравнёво наше все так же мало благоустроено, как и было; идут везде бесконечные работы, везде непролазный хлам. Перестилаются полы — делаются под ними исподние — «черные», строится сарай, навес на дворе; копается погреб, возят кирпич, дикий камень для муровки; починяется набережная (сильная вода повредила слабые места). Подходит время косовицы; начали косить, пора вывозить навоз; скоро у нас соберется «толока», наедет мужичков соседей чел<овек> 30 и баб около 20-ти. Мы будем их угощать, это весело. Забот много, но все это занятно и увлекательно.
У нас гостит на все лето отец жены, старичок Алекс<ей> Иван<ович> Шевцов [1]
и племянник Женя, сын моего брата. А Вера гостит в Москве у Мамонтовых.
То, что Вы прочитали в «Виленск<ом> вестн<ике>» о моей карт<ине> «Не ждали» [2]
— пустое. Во-первых, картина, покрытая лаком, уже не может потухнуть. Конечно, краски несколько сдают, но это больше в вещах эффектных, а тут самые простые предметы, при самом обыкновенном свете. Я картину эту видел года два назад, — ничего, на мой взгляд, она так и написана; конечно, немножко сдало, но впечатления картины это почти не нарушает.
Вы говорите о старых вещах велик<их> мастеров. Если представить себе Тициана, Поль Веронеза новыми, во всем блеске свежести — это было бы невообразимое великолепие. Они покрыты, кроме всякой порчи временем и красок и материалов — еще густым слоем грязи, пыли и копоти.
В Виленскую школу перед отъездом я хотел было запаковать этюд и отправить, но он оказался попорченным, поцарапанным, надо его пореставрировать. Вообще же о школах рисования теперь много подумывает наше высшее начальство. Но о западном крае, где сравнительно гораздо выше культура и где огромный процент не чисто русского населения, попечение откладывают на после. Прежде надо заводить в других местах школы, где о них понятия не имеют, а между тем это центры России, напр<имер>, Нижний Новгород, Курск, Рязань и т. д.
Будьте здоровы. Поклон семье Вашей.
Ваш И. Репин
Что Вы так горюете? Вам предстоят хорошие этюды для наблюдений — это Вас судьба сама посылает объехать Ваши имения и сделать ревизии.
Инв. № 64138. Впервые с сокращениями: Письма к писателям. С. 126-127.
№ 60
9 июля <18>95.
Здравнёво.
Дорогой Александр Владимирович,
Прочитал в «Неделе» Ваши крымские впечатления. Прекрасные вещицы. Мне особенно нравится «Севастополь», тут есть серьезная трагическая нота и цельность вылившейся прямо из души сердечной мелодии. Близость непогоды в Ялте написана живо, свежо и живописно. Кладбище сжимает сердце. Жиды и Ахметка мило смешат, соседка молодец.
Не знаю, где Вы теперь разъезжаете: или по Вашим имениям, или с семьей у шурина? [1]
В каких краях Ваши имения? [2]
Вот если бы недалеко, и Вы завернули бы к нам погостить. Хотя у меня все еще в таком беспорядке, что Вам пришлось бы испытывать по-прежнему еще много неудобств, хотя, конечно, теперь куда лучше. Нечего и говорить, что Вы меня очень бы обрадовали; мне совестно и писать об этом, так как я боюсь, что Вам не доставит большого удовольствия наша резиденция и не оправдала бы затраченного Вами времени. Можете быть уверены только в нашем радушии. Вера (дочь) все еще гостит у Мамонтовых — затеяли там спектакль. Там ей, конечно, гораздо веселей, там «общество», развлечения и проч. — молодежь. Тут ей делать нечего — жизнь трудовая кругом скучна. Мы всё строим.
Авось, до свиданья?
Ваш И. Репин
Инв. № 64139. Впервые с сокращениями: Письма к писателям. С. 127.